Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Но неожиданно все разом полетело в тартарары. А жить все-таки надо было, и скрепя сердце смирился Иван со своим новым положением, как таракан в щель, забился в глушь. Но и этого его унижения кому-то было мало.

Вот и огладил тупые верхушки холмов румяный июньский восход, хлынуло солнце, огромное, вездесущее, в пробудившуюся от дремотного раздумья степь. Вот уж спустились и поплыли от него, обжигая молодые травы, зыбкие волны зноя. А Иван беспокойно думал и думал о своем, и от неразрешимой обиды на людей и на самого себя становилось ему все сиротливее, все тяжелее. Судорожно сжималось горло, будто кто-то брал его мертвою хваткой. Однако он был упрям: приступы душевной слабости сменялись у него невыразимой злостью. В такие минуты он настойчиво размышлял о далекой и неизбежной, как ему казалось, Монголии. Если Мурташка согласится вести туда Макарова, то и Соловьев не отстанет, он непременно пойдет с ними — что ему остается делать? Выждет там, когда в Сибири снова начнется какая-нибудь заварушка, а она непременно будет, и вернется Иван в родные места, как ветер свободным, никем не преследуемым человеком.

Нет, не случайно Соловьев, надвинув папаху на высокий потный лоб, едет именно в этом направлении, впереди у него Чебаки, бывшая столица Иваницкого, там живет знаменитый во всем крае следопыт и проводник. Что стоит ему, Мурташке, потратить месяц на переход в Монголию и обратно!

А Мирген, щуря узкие, широко расставленные глаза, все удивлялся отменному проворству Келески да иногда поругивал себя вслух, что мог ведь запросто взять у хозяина бутылку самогона в дальнюю дорогу и почему-то не попросил. Вот до чего порой доводит умных людей бессмысленная торопливость! А без самогона совсем худо сидеть на острой, как бритва, спине немолодого коня. Завернуть бы в улус, показавшийся невдалеке, да выпить там чашку араки, чтоб сразу забурлила душа, но не хочет Мирген сердить своего строгого русского спутника, спешащего в тайгу.

— Ой, Келески, Келески! — сквозь зубы приговаривал Мирген.

Во второй половине дня, порыскав по пустынному берегу, они отыскали брод. Копыта коней заскользили по пологому спуску к реке. Гнедко сперва не пошел в воду, затем забрал чуть правее указанного Миргеном каменистого места и с ходу плюхнулся в глубокий омут, но, крутанувшись в нем дважды, зацепился передними ногами за галечное дно и, выгнув горбом спину, одним сильным прыжком вынес Ивана в тальники. Иван одобрительно похлопал его по мокрой, блестящей, точно лакированной шее.

Вскоре въехали в полосу путанного с травою можжевельника и караганы. Отсюда уже начиналась густохвойная тайга, она тянулась по хребтам на сотни верст в сторону Монголии и еще далее — в сторону Алтая. Росший по частым гривам сосняк сменялся в низинах голубоватым ельником, а ельник перемежался пушистыми лентами лиственничного леса. На первом этаже тайги всюду весело кучерявился светло-зеленый подлесок.

— Вот мы, оказывается, и приехали, — живо заметил Мирген и удовлетворенно почмокал сухими губами. Путешествие с Соловьевым не очень-то понравилось ему, хотелось поскорее куда-нибудь в гости.

Но Иван вовсе не склонен был расставаться с Миргеном. Впрочем, не столько нужен был Ивану сам Мирген, сколько Гнедко, которого по уговору хакас должен был увести назад. И Иван, вместо того чтобы сойти здесь с коня, направил скакуна по тропке, ведущей опять же к опушке леса.

— Зачем туда, парень? — опешил Мирген, потянув повод на себя.

— В Чебаки.

— Ой не поеду, — задиристо выкрикнул Мирген.

— А я не отдам коня.

— Плохой ты человек, оказывается. Ты вьешься, как береста в огне.

— Плохой, — хмуро согласился Иван, не оглядываясь на спутника.

Немного погодя, отбиваясь от наседавшей на них своры собак, проехали короткой улицей подтаежного улуса Половинка, доверчиво прижавшегося к скалистому хребту Арга Алты. За околицей хребет ломался и уходил полукругом в бесконечный простор, а проселочная дорога, не обращая на него внимания устремлялась прямо к Черному Июсу, в Чебаки. В золотопромышленное село они попали уже поздно вечером, в подслеповатых окнах избушек светились редкие огоньки.

Мурташка жил в маленькой полуземлянке, заросшей бурьяном до самой трубы. Отсюда, с левого берега реки, с песчаного косогора, были хорошо видны отсвечивающие оловом плесы, над которыми плотной, глухой стеною вздымалась вековая тайга. Вода в реке была тяжелая, темная, особенно сейчас, в сумраке наступающей ночи. Временами ровную гладь Черного Июса взрывали шумные рыбьи всплески и тогда по воде разбегались еле приметные с берега серебристые круги.