Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Тятя!

— Вот тятей и кличь, — с трудом смиряя гнев, проговорил Автамон. — Сродственница…

Некоторое время они молчали, угрюмое настроение отца не могло не передаться детям, и Татьяна сказала:

— Тятя, зачем ты втягиваешь нас в свои авантюры?

— Тюры-тюры! А кому я хозяйство оставлю? — Автамон широко развел сухими клешнями рук. — Гришке Носкову? Да ежели бы не партейный комбат…

— Комбат? — с удивлением проговорила Татьяна. — При чем комбат?

Автамон, кажется, только и ждавший этого вопроса, рассказал всю скандальную историю с быком, которого отстоял от продразверстки никто иной, как комбат. Автамон, признаться, уже ни на что не надеялся и мысленно простился со скотиной. Гаврила с Григорием уже так насели на него, что не было никакого выхода — о господи, за что ему наказание такое?

— Зачем он тебе? — снова поморщилась Татьяна.

— Кто?

— Бык.

— То ись? — потрясенный Автамон устремил на нее острые буравчики глаз.

— Я учительница. Я живу своим трудом, — твердо сказала она. — Мне, например, никакого хозяйства не надо, слышишь?

— А ну как замуж, кто возьмет голую?

— Возьмут.

— Эх, ученая ты, а голова у тебя дурная! — с усилием улыбнулся Автамон и опрометью кинулся из горницы.

Дивился Автамон, откуда взялся у Татьяны жидкий и никчемный, как казалось ему, нрав. Вроде бы не было во всей ее родне людей сердобольных или блаженных. И все более утверждался он в мысли, что это городские сделали ее такой. И остервенело ругал себя, что в свое время послал ее в гимназию: и в благородные не вышла, потому как случилась эта свирепая революция, и от казачьего сословия отбилась напрочь.

Что же касается Татьяны, то она не осуждала отцову страсть к обогащению. Она просто отмежевывалась от отца, стараясь жить так, как ей того хотелось. Она ясно видела перед собою единственную цель — всестороннее просвещение простого народа, остальное же ее нисколько не интересовало. Хочется отцу иметь больше скота, пусть заводит больше, но только не втягивает ее в свои каждодневные заботы и планы.

Но он был недоверчив к людям и на редкость упрям. Тот же комбат пришелся ему по сердцу лишь потому, что не дал забрать быка. Но Татьяна уверена: не жалостью к Автамону, не какой-то справедливостью руководствовался комбат в этом случае. У комбата были другие соображения, чего никак не хочет признать строптивый отец.

Кстати, что он за человек, этот командир? Вроде бы откровенный, бесхитростный и обходительный, но, как часто бывает с не очень культурными людьми, несколько самоуверенный. И зачем он завел разговор об Иване Соловьеве именно с нею? Уж не рассчитывал ли комбат, что она посодействует поимке Соловьева? Недаром же заикнулся об Ивановой явке с повинной. Значит, кто-то уже намекнул ему на короткое знакомство Татьяны с Соловьевым.

Ивана она жалела, тайно желая ему, чтоб его не поймали. Если ему потребуется какая-то помощь, то Татьяна, не задумываясь, непременно окажет ее. А как же иначе? Ведь Иван — не подлый насильник и не убийца, это она знала точно. Но у каждого есть свои враги, и его враги сегодня торжествуют, они взяли верх над ним.

Так, ложась спать, думала она о Соловьеве, а едва уснула, явился он сам. И это был уже не сон, когда Татьяна услышала легкий стук в раму окна, с юности памятный его стук. Это была пусть печальная, но настоящая явь. Татьяна толчком распахнула окно, и он легко, чуть коснувшись подоконника, перевалился в горницу, где Татьяна была одна. Его появление здесь было настолько внезапным, что она забыла даже, что на ней ночная рубашка и что в таком виде не принято встречать гостей. Впрочем, гостем ли был для нее этот скрывающийся от властей и ищущий хоть какого-нибудь приюта человек?

— Вот и я, — с горькой усмешкой сказал он. — Только не зажигай лампу.

Шаркнув босыми ногами по посыпанному полынью полу, она приблизилась к Ивану, осторожно коснулась холодных пальцев его рук и смертельно испугалась за него. Да, он был несчастен, его предали друзья — это чувствовала она всем своим существом, еще не зная подробностей его внезапного ареста и побега.

— Тише, — тоном строгого приказа сказала ему Татьяна.

В нем неистово кричала боль, он подавлял этот крик, заставляя себя, сколько это возможно, думать, что скоро кончится ужасающий кошмар и он сможет вдруг открыто, ни от кого не таясь, пройти, как все, по улицам родной станицы. Ведь не зверь же он, проклятый всеми, и нужно ли ставить ему в вину, что он хочет жить не хуже других!