Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Ординарец Костя узнал о предполагаемой поездке комбата — попросил взять с собой. Дмитрий отказал наотрез, дал понять, что не имеет права подвергать смертельной опасности Костину жизнь, это — его затея, ему, в случае чего, и страдать. Но Костя не отступился так просто. Явившись с репетиции, он решительно вошел в комнату к комбату и сказал:

— Одному ехать нельзя. Татьяна Автамоновна не советует.

— Разболтал, — оторвавшись от писанины, с легкой укоризной сказал Дмитрий. Но ему было в общем-то приятно, что Татьяна знает о предстоящей его поездке. Как-никак, а едет он в самое логово врага. И, может быть, не вернется.

Утром Дмитрий на скрипучем пароме переправился через реку и, с наслаждением дыша знобким холодком, пахнущим горной водою, пустил дончака по берегу. Конь нетерпеливо просил повод, ему хотелось поскорее на вольный простор степи, но Дмитрий придерживал его — дорога предстояла дальняя.

Проехав с полверсты, комбат свернул на тропку, ведущую в осиновый лог. Тропка размашисто скользнула вниз и вывела к бившему из-под скалы прозрачному ключу. Дмитрий сошел с коня, чтобы отпустить у седла подпругу и дать дончаку напиться. В ту же секунду он услышал нарастающий перестук копыт у себя за спиной и в облачке легкой пыли увидел на пригорке Татьяну. Она была на своем Гнедке, одета так же, как и при первой их встрече. И тот же солнечный нимб сиял вокруг ее головы, а глаза смотрели строго и неподвижно.

— Решила предупредить! — крикнула ему она. — Ты должен вернуться.

— Почему? — спокойно опросил он.

— Так нужно.

Дмитрий не нашелся сразу, что сказать ей. А она продолжала, тяжело дыша:

— Пристрелят тебя. Какая от этого польза?

Дмитрий редко менял принятые решения, и здесь он нисколько не поколебался. Лишь поездка в одиночку могла принести успех. Пусть из банды уйдет хоть один бедняк, и то Дмитрию стоит ехать.

— Хочешь испытать Ивана. Так ему терять нечего. Он будет стрелять и не промахнется, — теребя повод, сказала Татьяна.

Она говорила в общем-то все правильно. Она делала это если не из чувства сострадания к Дмитрию, то из любви к Ивану. Потому в сердце Дмитрия занозой вошла ревность. И он сказал, обличая ее:

— Он был у тебя!

— Ну и что? — с ледяным спокойствием спросила она.

— Я хотел сделать, как лучше!..

— Чтоб предала Ивана?

Дмитрия бесило, что она называла Соловьева по имени, хотя он и понимал, что это идет еще из детства.

— Теперь ему высшая мера, — сказал Дмитрий.

Она подъехала к нему и остановилась в двух шагах. Враждебно посмотрела на Дмитрия, словно он только что больно ударил ее и она должна отомстить во что бы то ни стало.

— За что? За что высшая мера?

— Он знает.

— И, думаешь, пощадит тебя? — грустно усмехнулась она.

— Не думаю, — с обезоруживающей простотой сказал Дмитрий.

До сих пор, казалось, Татьяна надеялась, что Ивана могут простить, если он искренне раскается. И вот она потеряла эту надежду. У него, понимала она, остался единственный выход: бежать, раствориться среди людей. Она должна в этом помочь Ивану и в то же время отвести пулю от Дмитрия. В сущности, Дмитрий ни в чем не виноват, он даже лучше других, потому что хочет прекратить кровопролитие.

— Я поеду с тобой! — она сверкнула ровным рядом зубов.

— Нет, ты не поедешь!

Она вспыхнула вся и готова была разрыдаться с досады, хотя старалась не показать, что ее духовные и физические силы на пределе. В рыжих глазах ее была ярость.

— Я пожалуюсь Симе! Ведь вы же сами спровоцировали его на убийства! — задыхаясь, прокричала она и повернула Гнедка назад.

Забыв, что собирался напоить коня в ключе, Дмитрий вскочил в седло и галопом, не разбирая дороги, понесся в другую сторону. Он старался не вспоминать о только что состоявшемся объяснении. Он думал лишь о том, что Татьяна даже в гневе своем прекрасна и что он любит ее.

Рожденные почти в одно и то же время русскими матерями, выросшие одинаково в бедности и в нищете, не нажившие себе никакого хозяйства и даже не видевшие друг друга, как они могли стать заклятыми врагами? Не покушавшиеся на чужое богатство и чужую честь, почему схватились они в том смертном бою, из которого в живых останется лишь один, да и тот останется ли? Не пора ли одуматься и кончить им затянувшийся бой? Много, очень много принесено оправданных и неоправданных жертв во имя счастья людского. А может, оно вовсе и не счастье, потому что замешано на большом горе, на лишениях и утратах, вошедших почти в каждую семью.