Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Христом-богом прошу, Гриша!

Григорий ехал по теплой траве размеренным шагом, чувствуя спиной пристальный взгляд Соловьева. Григорий не отзывался, ему было все равно сейчас: жить или умереть. Только не мог он оставаться более в тайге, а еще не мог стрелять по невиновным, делая жен вдовами, а детей — сиротами. Не хватит ли крови, пролитой за две жестоких войны, зачем проливать ее еще и еще?

— Я выстрелю, Гриша! Потомока пожалеешь!

Неестественно хриплый голос Соловьева дрожал и глохнул в пустынной степи. Не было ему ниоткуда ни должного ответа, ни даже слабого отклика.

Григорий не торопил коня. Стреляй же, если отважился, господин есаул! Не боится тебя станичный батрак и вечный бедолага Гришка Носков, твой бывший закадычный дружок и твой сверстник. Что ж, случилась промашка: растерялся он и струсил, было такое, а вот теперь ничего не боится. Теперь ему наплевать на тебя, понял?

— О-го! Гриша!..

Глохнет безнадежный голос атамана. Не слышит ничего или не хочет слышать уезжающий к себе домой упрямый Григорий. Ну так что же ты медлишь, Ванька Кулик? Коли уж решил стрелять, так стреляй!

Соловьев с присущей ему ловкостью выхватил наган из кобуры, поднял на уровень глаз и прицелился. Он выцелил дружка верно, под левую лопатку. Но тут же подумал, что Григорий должен увидеть свою смерть, и крикнул ему грозно:

— Гри-ша!

Но Григорий не оглянулся и на этот раз, и опять не ускорил размеренного хода своего коня. И тогда спросил Иван у помалкивавшего рядом Миргена, не сводя темного взгляда с медленно удаляющейся к курганам живой мишени:

— Смотри, Мирген! Достанет?

— Так, однако, — просто сказал Мирген. — Помогай бог.

— Должна достать! Должна-а! Должна-а! — с лютой безысходностью провыл Иван. И, чтобы не поддаться до конца дьявольскому искушению, он дико поморщился и разом захлопнул бешеные глаза.

Отношение Горохова к банде Соловьева было двойственным. Он хотел бы ликвидировать ее единым ударом: окружить и уничтожить до последнего бандита, чтобы дать наконец покой жителям этого огромного района. Он упрекал себя за нерешительность в операциях против банды, а нерешительность во многом объяснялась слабой разведкой. Комбат до сих пор не знал точного числа штыков и сабель у Соловьева. Был очерчен примерный, довольно большой участок тайги, где дислоцировалась банда, но где конкретно, в каком месте находился соловьевский лагерь — этого пока не выяснили.

В то же время из головы не выходил совет Георгия Итыгина, хорошо знавшего и сложные местные условия, и классовый состав банды: терпение, брат, терпение. Но как толком объяснить бандитам, что пошли они не туда, что в любом случае их ожидает полный разгром и что спасти им жизнь может лишь добровольная сдача.

Однако события последних месяцев поколебали мирный настрой комбата. В степи участились грабительские налеты и убийства. Всюду говорилось: это бесчинствуют соловьевцы. Но сам Соловьев в разбое не участвует, до сих пор предпочитает по возможности держаться в тени. Больше упоминалось имя Никиты Кулакова, этот никого не щадил, ни от кого не таился. А еще называли выплывшего невесть откуда полковника Макарова, планировавшего и лично осуществлявшего крупные операции с убийствами. Впрочем, убивать могли и не только бандиты — оружия после гражданской осталось сколько угодно, а злоба друг на друга еще не повывелась и даже не думала утихать.

Не сбрасывал Дмитрий со счета и другую банду, ту самую, что, по данным разведки, спустилась с Белогорья позднее соловьевцев чуть ли не на два месяца. Но банда не вышла в степь, где ее ожидал красноармейский заслон, — она мгновенно пропала, растаяла, как дым, не оставив никаких следов. Комбат подумывал даже, что банда повернула назад и откатилась далеко в сторону Кузнецка и даже Горного Алтая. Так ли случилось или не так, это нужно было проверить.

Дмитрия не покидало тяжелое чувство собственной вины в том, что бандиты еще свирепствуют в доверенном ему боевом районе. Пусть у банды Соловьева пока что не было ярко выраженного политического характера и ее истреблением главным образом должна была заниматься милиция, а не регулярные части армии, все же Дмитрию было не по себе. Недооценил он Соловьева, когда тот только что появился в Озерной, а потом свободно ушел в междуречье Июсов, а недооценил потому, что не рассчитывал на возможное участие в банде рудничной бедноты. Было обидно, что кулаки затаились и, как клопы, смирно сидят по селам, стараясь всячески приспособиться к новой власти, в то время как бездомные батраки и чернорабочие рудников в противовес всяким законам оказываются у Соловьева.