Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Грех оставлять детишек без хлеба, — потупился Григорий.

— Грех, говоришь? А что поделаешь? — жестко сказал Иван, выпрямляясь в седле.

— Перехватим обоз именно здесь, — Макаров показал вниз на теряющуюся в кустах дорогу. — Бой отвагу любит.

Соловьев одобрил план операции. Ему нравилось все, что предельно просто, над чем не нужно ломать голову. Он рассчитывал не столько на военную хитрость, сколько на грубую силу, на численный перевес в бою. Атаман потянулся к Макарову и заглянул в карту:

— Чо ворожить! Подкараулим, лупанем всем отрядом — и точка.

— Вроде бы ни к чему, — вслух размышлял Григорий. — Дети…

— Ты что? — складывая карту, сощурился Макаров.

Григорий несколько помедлил с ответом, затем откровенно сказал, что думает на этот счет. С Дышлаковым можно и повоевать, тут еще неизвестно, кто более прав, он или Соловьев. Но чтобы идти в целом против советской власти, такой затеи Григорий не поддерживает. Одно дело, что раздавят, как комаров, а другое — какой в том смысл? Разве батюшка-царь и Керенский были чем-нибудь лучше?

Григорий еще согласен жить в тайге вольною казачьей дружиной, добывать себе пищу в байских табунах и отарах, благо, что за баев большевики не заступаются. И подождать, когда таких, как Дышлаков, поставят на место.

— Рассчитываешь на доброту большевичков? — резко повернулся в седле Макаров, его лицо стало суровым, шрам задергался и потемнел. Он почувствовал в Григории противника своего плана. Пусть, может быть, и не совсем сознательно, но Григорий пытается морально разоружить Соловьева. Не хочет лишней крови? Так она непременно прольется в зарешеченных подвалах ГПУ, когда чекисты поставят к стенке соловьевскую голодраную вольницу. Нельзя добровольно отдавать себя в их руки, нужно огрызаться огнем и мечом и ждать перемен, а перемены не за горами. Советам не справиться с всероссийским голодом и разрухою. Если бы Макаров не верил в это, он ушел бы в Монголию вместе с Нелюбовым.

— Избави вас бог брать у народа бесплатно хоть что-нибудь, — наставительно говорил поручик. — Нельзя сердить народ. Пусть сердят его красные.

— Но где у нас деньги? Где золото? — нервно спросил Иван. — Ни хрена нету.

— Есть все. Где? У полномочных представителей власти.

— А ведь и то верно, — сказал атаман.

— Так тебе и раскошелятся. Нате, мол, — мрачно заметил Григорий. — Ничего не выйдет у вас. Не таки эти представители.

Макаров снова круто повернулся к Григорию:

— Почему «у вас»? А ты?

— Я сбоку припека. Я более не хочу насильства! Хватит!

— Ладно, — сдержанно сказал Соловьев. — Поживем — увидим.

Вокруг них нудно звенели пауты, Григорий с силой прихлопнул одного на потной шее коня. И вдруг Григория взяла за сердце лютая тоска, ему захотелось домой, поскорее к жене, к станичникам. Да, видно, не простит ему комбат самовольной отлучки в банду, ничем ее не оправдаешь и не объяснишь. А оставаться в банде — значит грабить и убивать и в конце концов потонуть в крови.

— Как у власти возьмешь деньги? — возвращаясь к прежнему разговору, спросил Григорий.

— А так, батенька мой. Почему, скажем, не перехватить почту? Почему не пощупать процветающую на паях кооперацию? — повысил голос Макаров.

— Разбой. Опять же кровь, — пробормотал Григорий. Так вон куда поворачивает твоя дорожка, енисейский казак Носков. Отроду ты не брал чужого, совесть тебе того не позволяла, неужто же она позволит теперь?

— Мне все равно, как это называется! — почти на крике сказал Макаров. — А разве не разбой, когда у меня большевики забрали все! Я разом лишился крова, семьи, куска хлеба!

Григорий неприязненно подумал о Макарове, что такой человек страшен, он не остановится на полпути, он потерял слишком много, чтобы примириться с большевиками. Макаров использует любую возможность сполна отомстить своим обидчикам. А он, Григорий, как он очутился в одной компании с офицером? Струсил, что убьют? Может, и так. Но нужно уходить отсюда, уходить поскорее. Ну их!..

Соловьев поддержал поручика:

— Что ж! Мужиков дразнить нельзя, власть — дело другое. Сама виновата, что круто взяла.

В белых глазах Ивана метнулся недобрый огонь. Атаман понимал, что назад ему уже нет пути, что накрепко повязан он одной веревочкой с Макаровым.

— Чтоб не считали нас разбойниками, — понизил голос поручик, — нужна популярная идея. Чего мы, например, добиваемся?

— Полной как есть свободы! — воскликнул Соловьев.

— Кому?