Андрей Лещинский - Памяти Мшинской

Надо сказать, что с этим домом мы ошиблись. Обычно, после двух домов мы делали перерыв. Ехали в Ленинград на два-три дня. Я любил помыться, приодеться, сходить в Сайгон, угостить коньячком хорошую компанию, ну, вообще, дать волю чувствам. Два-три дня иногда оказывались неделей, ну, да ничего. Всех денег не заработаешь, а погулять тоже иногда надо. А тут мы погорячились. Рубили очень удачно на одной улице. Заказ за заказом, все торопят: ребята, побыстрее. Хотя, куда уж быстрее. В общем, стали рубить третий дом подряд.

Работали мы с семи утра и, пока не стемнеет. С утра пили чай, а потом весь день на консервах и хлебе. Иногда варили макароны. Однажды сварили большую кастрюлю. Чего делать с кучей холодных макарон, не знали. Поставили кастрюлю в тенёк под лавку. До того заработались, что, стыдно сказать, все эти серые холодные макароны мы потихоньку сожрали. Подойдёшь, как припрёт, схватишь рукой кусок — они слиплись, конечно — заглотишь и опять работать. До сих пор помню эту гадость.

Консервами были тефтели из океанических рыб в томатном соусе. Как-то, уже ближе к двухтысячным, я увидел в сельской лавке эти тефтели. Купил, открыл, попробовал. Лучше бы я этого не делал. Чуть не стошнило, и сейчас во рту проснулся их омерзительный вкус.

И вот рубили мы так-то третью неделю подряд. Усталость накапливается, хоть этого можно и не заметить. Начинаешь злиться, топором по бревну иногда влепишь так, что чуть пополам не перерубишь. Совсем устанешь, так, бывает, и по ноге тюкнешь. Моя усталость превращалась в злость. Размечал, пилил, рубил, раскладывал паклю, звал Валеру помочь поднять бревно на полиспастах. С седьмого венца брёвна лучше было опускать таким же образом, чтобы не ломались при падении, но я до того разошёлся, что крутанул бревно за комель, скинул. Оно упало неудачно. Зачем-то не на месте оказался лом, прислонённый к коротышу, то есть к ненужному куску бревна. Падающий комель ударил его по выступавшей части, лом с гудением взлетел в воздух, покрутился и воткнулся в землю чуть не до половины. Я понял, что надо сбавлять темп, пока кого-нибудь, да хоть бы и себя, не покалечил.

Закурил, услышал шаги. Соседка эта полуголая подошла ко мне, сказала, здравствуйте, вы не поможете открыть? Она держала в руке какую-то баночку, стояла чуть далековато от меня, но я не собирался делать шаг ей навстречу. Она потянулась вперёд, вытянула руку, я взял эту баночку, а глаза неподвижно уставились на её грудь, почти совсем высунувшуюся из узенького лифчика. Ничего особенного там не было, но три недели, господа! Да и вообще, я тоже был в одних трусах. Вид у меня стал, наверное, ещё живописней. Открыл баночку, сказал, пожалуйста. Она поблагодарила и пошла на свой участок, поблёскивая на солнце белой попкой.

Валера крикнул: шеф! Пошёл к нему, подняли на полиспастах обработанное бревно, обмотали верёвки вокруг комля и вершинки, подвесили над венцом. Валера должен был раскладывать паклю, вместо этого внимательно, с участием, что ли, посмотрел на меня и спросил: что с вами, шеф? Утомились, что ли?

Шефом он меня называл, конечно, в шутку, никаким шефом я ему не был. Рубили мы в паре, нам нравилось — лишних людей на объекте нет, и деньги удобно делить — руб тебе, руб мне, никаких проблем. Откуда тут шефы? Вопрос я бы ещё стерпел, но участливый взгляд — это слишком. Я буркнул: ты сам в … не утомись. Пакля тяжёлая, смотри, надорвёшься. И пошёл на свою половину.

Работать эта баба мне опять не дала. Я пилил корыто. Грохот, конечно, вонь из глушителя, опилки летят веером. Увидел её ноги, поднял голову — стоит, смотрит. Я сразу заглушил пилу — может, поймёт, что мешает. Пилу держал в руке, чуть не обжёгся о глушитель, чуть не матюгнулся, поставил пилу и тоже уставился на неё. Животик, кстати, ничего себе — мягкий, но плоский, и форма какая-то приятная. Она опять нагнулась в мою сторону, опять я увидел выглядывавшие из лифчика её сиськи, чуть в нос меня ими не ткнула и сказала: скажите, пожалуйста, который час. Часы висели на ручке ящика с инструментами, я взглянул, ответил: четверть четвёртого. Она сказала, спасибо, и опять пошла к себе, покручивая попкой.

Ну, работай, пожалуйста, в таких условиях. Эй, шеф, идите покурим, крикнул Валерий Николаевич. Я подошёл, закурил, сел на кусок комля, из-за своих размеров не подошедшего даже на окладной венец. Валера сказал: посмотри туда.

Ну, я вам доложу! Сколько повадки дачников не изучай, всегда увидишь что-нибудь новенькое. Метрах в пятидесяти от нас дачник надумал крыть крышу шифером. Он прислонил к свесу обрешётки стремянку, взял лист шифера и стал по жилам стремянки как по направляющим толкать его наверх. Потолкал, встал на нижнюю ступеньку, толкнул ещё, встал на следующую ступеньку. Слушай, этот …дак убьётся сейчас,— сказал я. Да, вроде всё к тому идёт, — согласился Валера. Я уж собрался идти спасать придурка, но тут он дотолкал лист до верха стремянки и стал пытаться пихать его на доски обрешётки. Случилось то, что должно было случиться. Стремянка начала отходить от крыши. Дачник стоял, как циркач, на потерявшей верхнюю опору стремянке и, не замечая ничего вокруг, с упорством идиота пихал лист вверх. Он был ещё большим идиотом, чем показался на первый взгляд. Когда стремянка перекинулась через точку равновесия, он вцепился в свой ненаглядный шиферный лист, дёрнул его и полетел вниз спиной вперёд с листом шифера в руках. Такой лист весит двадцать пять кило, и края его острые, как ножи. Он падал так, что казалось, лист ударит его точно по горлу. Я насмотрелся всякого, но тут зажмурился, не желая любоваться этой гадостью. Услышал удар, услышал, как изумлённо матюгнулся Валера. В общем, лист разлетелся на мелкие осколки. Дачник полежал, перевернулся и на четвереньках побрёл в свою времянку. Самое поразительное, что минут через пятнадцать он вышел почти невредимым с горлом, перевязанным белым бинтом, бутылкой кефира в одной руке и целым батоном в другой. В чужую голову не залезешь, но о чём это чудо-юдо думало, я точно знаю — оно жалело о разбитом листе шифера.