Андрей Лещинский - Памяти Мшинской

И вот, на этой самой Мшинской мы с моим незабвенным напарником Валерой Небыловым рубили дачникам дома. Рубили только из круглого леса. Дачник в воскресенье должен был показать нам, куда ложить окладной венец, рассказать, где ему нужны окна, и свалить в Ленинград до следующих выходных. Мы рубили сруб с выпуском под веранду, врезáли половые и потолочные балки, ставили стропила, и всё — остальное, господа дачники, сами.

Сруб пять на пять метров плюс два пятьдесят веранда стоил полторы тысячи. Шесть на пять — тысячу шестьсот. Если дачник хотел, чтобы стены изнутри были тёсаны, то — плюс двести рублей. От дачника нужны были корёные брёвна, пакля и не мешать. В субботу он приезжал, обычно при нём мы ставили последнюю стропильную пару. Он принимал работу, рассчитывался, и мы переходили на следующий дом. Вот и прикиньте, сколько я зарабатывал в летний месяц на Мшинской. Рекорд был три двести.

Деньги это здорово, но, главное, на Мшинской была свобода. Не было политинформаций, встречных планов, тупых отсидок по девять часов, премий их копеечных и жутких попыток изобразить трудовой энтузиазм. Выйдешь в семь утра на объект — никого. Грунтовки, времянки, вагончики, у кого-то уже домики, кустики с крыжовником, дёрнешь за стартёр Тайги — с добрым утром, Мшинская, с добрым утром, дачники.

Летом мы с Валерой ночевали каждый в своей палатке, с дачниками по возможности не общались, но иногда приходилось, или выходило само собой. Как-то начался проливной дождь. Деваться было некуда, инструмент кое-как попрятали, сами сели в машину, стали курить и ждать. Из сарая вышел мужик, помахал рукой, делать нечего — пошли в сарай. Я сел на стул и стал потихоньку засыпать под разговоры про брус, компост, табачную крошку, финский рубероид, алюминиевый шифер, канавы, огурцы… Совсем заснул. Вдруг Валера ткнул меня в плечо и громко сказал, указывая на меня пальцем: а вот этот мужик собирает птичье говно, мешает его с известью, год ждёт, а потом поливает грядки. Стало тихо, потом все дачники встали, подошли ко мне, и каждый пожал мне руку. Весёлые они были ребята — забавные и безобидные.

И вот, рубим мы как-то летом восемьдесят четвёртого избу шесть на шесть с тёской на один кант. Чёрта с два мы, конечно, тесали. Топором бревно протесать по нитке быстрее, чем за полчаса, не выйдет, работа тяжёлая, устанешь, много за день не натешешь. А нам надо было за день ложить три — четыре венца, то есть двенадцать — шестнадцать брёвен. В общем, отбиваешь линию шнурком, Тайгу в руки и вперёд. При хорошей заточке, а точили мы сами и точили хорошо, горбыль отваливался за четыре — пять минут. Кстати, я, конечно, знаю, что «ложить» — это нелитературно. Венцы, однако, ложат, а кладут, простите, в сортире.

День был очень жаркий. Я работал почти голым. На ногах старые полуботинки на босу ногу, спортивные трусы, на голове старая фетровая шляпа, в руке топор, вид, в общем, живописный. Валера работал с другой стороны дома. Венцов было уже шесть — семь, так что мы целый день друг друга не видели. Надо бревно поднять, свиснешь, Валера придёт. Валере надо, он крикнет «шеф»! А так целый день каждый со своей стороны, и быстрее-быстрее, чтобы напарник не обогнал. Он ведь не сможет начать следующий венец, если ты не закончил предыдущий. Придёт, скажет, ну что, шеф, устали? Может вам отдохнуть, а я тут за вас закончу по быстрому? Ну, уж на…

В жару работать вообще не очень. Брёвна быстро пересыхают, пилой нормально, а, где надо топором, там тяжелее. С пилой тоже проблемы — очень быстро греется. Бревно тесанул, надо вывинтить свечу, чтобы цилиндр быстрее остыл, и сунуть пилу в тень. То ли дело зимой — фиганул её в сугроб, и все дела. Кроме того, всё время хочется пить. Ну, пить, ладно — ведро с водой поставил и пей на здоровье. Но, где пить, там, простите, кой чего ещё. Часть воды выйдет с потом, но довольно часто хочется встать к стеночке. Народа нет — нет и проблем, но в этот день народ как раз был. Спрятаться негде, надо было каждый раз залезть на окладной венец, запрыгать по балкам внутрь сруба, спрыгнуть на землю, оправиться, и всё назад. Раз — ничего, два — ничего, но целый день прыгать кузнечиком из-за какой-то дуры на соседнем участке противно, да и вообще тяжело. Кроме того, ты прыгаешь, а Небылов работает — с его стороны дуры, как всегда, не водятся. В общем, я злился.

Дурой была молодая девчонка в узеньком раздельном купальнике, которая бродила по соседнему участку. Зайдёт во времянку — выйдет, походит вдоль грядок — посмотрит, сядет в шезлонг — почитает, потом опять бродит. То боком ко мне бродит, то попкой, то передок покажет. Девчонка лет двадцати, не больше, не особо красивая, но стройненькая, бёдра узенькие, какая-то, как бледная травинка, выросшая в тени под крыльцом.