Андрей Лещинский - Причина смерти

Именно в это поганое время, как будто мало было неприятностей, над правой грудью царицы появилось небольшое утолщение. Оно росло под тонкой кожей, превратилось в здоровенный волдырь, неболезненный, но противный. Царица встревожилась до чрезвычайности, девицы принялись реветь, наконец, было принято волнующее решение идти за городскую черту к мужскому дому и просить единственного на Крите врача спасти жизнь повелительницы.

О враче никто ничего толком не знал. Он бежал на Крит из Шумера, прибыл совсем недавно. Он совершил в Шумере некий проступок, который сделал его нечистым; как видно, проступок очень серьёзный, раз отеческие земли отторгли его, не позволив обрести очищения на родине. Он поселился за городской чертой Кносса в доме, специально предназначенном для таких беглецов, в город вход для него был закрыт; был он силён, знатен, то, что он врач, было известно и не требовало подтверждения исцелениями.

Поздно вечером царица, взяв с собой Красную, Зелёную и двух негритянок, пошла с холма в город. Рабыни кроме топоров и бичей несли рулоны плотных тканей, намотанных на деревянные шесты и расписанных охранительными орнаментами и заклинаниями. Они прошли в прохладных тёмных сумерках мимо штабелей кедровых брёвен, заранее приготовленных для строительства дворца, спустились с пологого холма и тихонько двинулись по запутанным проходам между каменными и глиняными стенами. В том, что они делали, не было ничего запретного, но привлекать внимание не хотелось, жалко было превращать интересное тайное приключение в шумную процессию с дурацкими пожеланиями, не искренней, а диктуемой этикетом заботой, значительными глупыми лицами, светом факелов, жертвами, едой и пьянкой.

К счастью, горожан покоила вечерняя усталость. Дома были, как и будущий дворец, снизу каменные, сверху деревянные. Стены расписывали, кто как умел, всё было яркое, свежее, днём сверкало на солнце. Сейчас совсем стемнело, похолодало, из дверных и оконных проёмов слышались храп, любовные стоны, молитвенные бормотания. Пять девушек бесшумно приближались к недалёкой городской черте, стараясь не стучать зубами от ночного холода. Критянки были в выходных платьях, париках, прибранные, накрашенные, плечи и груди были прикрыты разноцветными накидками из птичьих перьев, но всё равно они мёрзли. Негритянки надели огромные куски войлока с дырками для голов, войлок прикрывал их спереди и сзади, оставляя голыми бока и мускулистые длинные руки. Наконец, цель была достигнута. Городская черта действительно была чертой, проведённой плугом по земле, возобновляемой дважды в год и указывавшей границу, которую могли пересекать только граждане, чистые перед людьми, богами и собственной совестью.

За чертой было несколько домов: мужской для граждан с проблемами, женский для нечистых девственниц, дом для беглецов, желающих очищения, и другие. Дома были старинные, каждый из четырёх маленьких комнат. Это были сдвоенные дома знатных, сохранившиеся с тех пор, как предки переселились сюда из древних жилищ. Стены сложены из обожжённых на солнце кирпичей, у каждой комнаты своя крыша — высокий свод из того же кирпича, как шапкой, покрытый связками соломы.

В стороне от домов рабыни топорами очертили круг диаметром в два человеческих роста, царица зашла внутрь, посыпала землёй, принесённой из дома, сказала нужные слова, — теперь внутренность круга можно было считать чистой и приступить к сооружению шатра из принесённых тканей и палок.

Царица осталась внутри, бесстрашная Красная подошла к дому беглецов и громко сказала по-шумерски:

— Иди! Царица зовёт!

— К царице стремлю я свой путь, ей помощником буду! — услышали они вежливый изысканный ответ, и в незакрытом дверном проёме появилась полная мужская фигура с почтительно сложенными на груди руками. На длинном ремне через плечо висела большая кожаная сумка, еле видная в темноте. Кланяясь через каждые три шага, он подошёл к шатру, остановился на пороге и сказал:

Хорошо, что было темно, он не увидел, как покраснела бедная провинциальная царица. Она не то, что ответить не умела, слов-то таких не слышала ни от кого. Да, непростой человек этот шумерский целитель.

— Войди и делай.

Голос прозвучал хрипло от смущения, но так же звучит голос страсти, легко обознаться. Врач зашёл, чуть не упал в полной темноте, зацепившись за складку ковра. Зашуршал сумкой, зазвенел металлом, раздалось шипение, во тьме залетали яркие искры, вспыхнул огонёк пламени, он осветил руки и лицо врача, палочки, которыми он делал что-то, и вдруг! Царица раскрыла рот и чуть не забыла дышать от восхищения. Из металлических и деревянных палочек врач сделал высокую стойку на широком основании, наверху он закрепил два медных сосуда с очень узкими горлышками. Из каждого сосуда выходило ровное, невысокое, но очень яркое пламя, а за ними!.. Такого никто не видел. За каждым сосудом он поставил золотое зеркало, отполированное до божественного сияния, умножавшее силу пламени и бросавшее яркие золотые блики во все уголки и складки шатра. Царица чуть не расплакалась от зависти, встала с пола, сняла перьевую накидку и постаралась выглядеть холодно и безразлично.