Богуслав Когут - Калина

— Дотянуть бы до весны, — сказал Кароль. — Эх, если бы уже была весна.

— А что будет весной? Что-нибудь изменится?

— Все будет позади. Выборы, все.

С минуту она раздумывала, потом спросила:

— Ты боишься этих выборов?

— Нет, бояться не боюсь. Только…

— Что только?

Он не знал, как ответить, ощутил усталость, солнце слепило и размагничивало, лишало сил.

— Тяжко будет, — вздохнул он.

— Везде так?

— По-разному. В нашем воеводстве в целом спокойно, только здесь, именно здесь…

— Хотели перевести тебя на запад, — вспомнила мать. — Там спокойнее? Там не так тяжко?

Кароль не ответил. Где-то на западных рубежах воеводства, в Гожове, Свебодине, Зеленой Гуре, в городах и повятах, известных ему только по названию, тоже, вероятно, было тяжко. Но наверняка не было там стольких «Блесков», «Рысей», и «Модестов», наверняка было там меньше стрельбы, зарев и похорон. Жалел ли он, что не поехал в какой-то Свебодин, — трудно было ответить самому себе. Он не жалел, не упрекал себя, хоть порой казалось, что там, может быть, интересней, иначе, чем тут, в Кольске, который географически принадлежал к Великопольше, а экономически — если можно проводить такое разграничение — был связан с прежним Королевством Польским. Нет, не жалел, но порой охватывала какая-то тоска, какая-то беспочвенная убежденность, что там можно сделать больше, там все делается почти заново, а подымать целину куда благодарнее, чем латать старые прорехи. Не двинуть ли после выборов на запад? Он не поделился с матерью этой мыслью, этой робкой мечтой; спустя минуту она показалась ему постыдным ребячеством, уставший человек всегда мысленно подыскивает себе какое-то пристанище, а Кароль дьявольски устал; солнце все пригревало, пальто делалось невыносимо тяжелым, рубашка липла к спине.

— Жаль, что я отдал машину старосте, а то подвез бы вас, мама.

— Я люблю ходить пешком.

Магда не ждала Кароля в эту пору, обрадовалась, подставила бледную щеку для поцелуя.

— Наверно, голоден, а что с Чеславом?

— Пустяки, ничего особенного, а это что за зверь?

Под столом стоял взъерошенный и сердитый, а может, только испуганный кот, пятнистый, с забавным треугольником на носу.

— Пани Ксаверия его притащила, говорит, что звать Филиппом, на это имя отзывается, на другие — нет.

— Филиппом людей нарекают, а не кошек, — сказала мать.

— Только кошек тут недоставало, — вспылил Кароль.

— Пусть живет, раз уж принесла, — мягко возразила Магда, — кот всегда в доме пригодится.

Но Каролю было не до кошек, он прошел во вторую, маленькую комнату с завешенным окном, спальню матери, вытянулся, не раздеваясь, на старой кушетке и, прежде чем жена успела приготовить соус и картофельные клецки, уснул непробудным сном и не слышал дребезжанья телефона, а Магда лгала в трубку, что его нет дома. Спал он, по всей вероятности, очень долго, ибо, когда проснулся, было уже совсем темно, на живот давила какая-то тяжесть, он с минуту не двигался, не понимая, в чем дело, потом нащупал рукой что-то пушистое, это был Филипп, свернувшийся клубком, теплый и округлый.

— Стережешь меня, — умилился Кароль и поежился от холода, — тебе тепло, котище, в твоей шубке. — С котом на руках он вышел в другую комнату.

— Не звонили мне, Магда? Как дела, Петер?

— Не звонили, — солгала Магда, но потом спохватилась: «Завтра узнает, будет недоволен». — Был звонок, — она потупилась, — да пожалела тебя, даже обедать не разбудила, сказала, что нет дома. Плохо я сделала?

— Из комитета звонили?

— От старосты.

— Что им понадобилось? — пробормотал Кароль. — Ну и отоспался же я — за все времена.

— Без тебя управятся. Теперь поешь.

Заглянула Ксаверия.

— Приятного аппетита, — сказала она, — извините, вероятно, помешала. Я только к пану Петеру.

— Гражданин Петр Волошин, старший сержант, к вашим услугам, — выпятил грудь Петер.

— Для Петера у меня есть задание, — произнес Кароль с ноткой раздражения, и Ксаверия ретировалась, рассыпаясь в извинениях и ласково маня кота:

— Кис, кис, Филиппчик.

— Ты мог бы держаться с ней повежливее, — мягко сказала мать. — Она хорошая. И такая одинокая.

— Какое задание, начальник? — Петер был обрадован.

— Пропусти стаканчик и иди спать. Сегодня можешь не стеречь, я остаюсь дома.

— Ладно, могу уйти, — поморщился Петер. — Могу уйти.

— Ты какой-то сердитый, случилось что-нибудь? — заботливо осведомилась Магда.

Он не ответил, смотрел в окно — за садами, словно скорчившись от мороза, вздымалась арка моста на Варте; он любил смотреть на этот мост, особенно в сумерках или ночью, тогда мост отчетливее выделялся вереницей фонарей, напоминающих крупные жемчужины, это было давно, до войны; теперь на мосту было темно, только резкая, черная полоса виднелась на воде, скованной матовым льдом у берегов и поблескивавшей на середине реки.