Оушен Вуонг - Лишь краткий миг земной мы все прекрасны

— Безумие, правда?

Помню комнату. Как она горела, потому что Лан пела об огне, окруженная дочерьми. Дым поднимался и клубился по углам. В середине охваченный ярким пламенем стол. Стены — подвижные экраны, а на них новые картины вспыхивают с каждой новой строкой. Залитый солнцем перекресток в городе, которого больше нет. Город без названия. Белый мужчина возле танка с черноволосой дочерью на руках. Семья, спящая в воронке от снаряда. Семья, спрятавшаяся под столом. Понимаешь? Все, что у меня было, — это стол. Стол вместо дома. Стол вместо истории.

«В Сайгоне стоял дом, — сказала ты. — Как-то вечером твой отец напился, пришел домой и впервые избил меня за кухонным столом. Тебя тогда еще не было».

Но я все равно помню стол. Он есть, и его нет. Наследство, переданное из уст в уста. Из существительных. И пепла. Помню стол, как осколок, застрявший в мозгу. Одни назовут его шрапнелью. Другие — искусством.

Я подхожу к тебе, ты показываешь пальцем на землю; у тебя под ногами колония муравьев перетекает через ямку, поток черного оживления такой густой, что похож на тень человека, который никак не воплотится. Я не могу различить отдельных муравьев, их тела связаны друг с другом в бесконечном всплеске прикосновения, каждая шестиногая буква в сумерках выглядит темно-синей — это фракталы ветхого алфавита. Нет, это не монархи. Они не исчезнут с наступлением зимы, они останутся, превратят свои тела в зерна и зароют поглубже, а по весне проснутся от голода и выберутся из-под теплой земли.

Помню, как стены закручивались, точно полотна, а вокруг свирепствовал огонь. Вместо потолка клубы черного дыма. Помню, как забрался на стол, он превратился в гору золы, и я погрузил туда пальцы. Ногти почернели, перепачканные моей землей. Моя страна растворилась на языке. Помню, как набрал горсть пепла и написал им слово «жить» три раза на лбу у трех женщин, сидящих в комнате. Как пепел затвердел и превратился в чернила на белом листе. Как на каждой странице этой книги был пепел. Как его хватило на всех.

Ты выпрямляешься, отряхиваешь брюки. Ночь высосала из сада все краски. Мы идем к дому, не оставляя теней. В свете ламп за абажурами мы закатываем рукава и моем руки. Мы разговариваем, стараясь не задерживать взгляд друг на друге, а когда слова заканчиваются, садимся за стол.

Я слышу это во сне. Когда открываю глаза, слышу опять — вой над скошенными полями. Зверь. Это всегда животное, его боль звучит ясно и четко. Я лежу в амбаре на холодном земляном полу. Надо мной рядком висят табачные листья, касаясь друг друга на легком сквозняке, значит, сейчас третья неделя августа. Сквозь ставни брызжет новый день, густая летняя жара. Снова слышится крик, и я сажусь. Тревор спит рядом со мной. Он лежит на боку, подложив локоть под голову вместо подушки, и выглядит не спящим, а просто задумчивым. Он ровно дышит, от него пахнет пивом, которое мы выпили несколько часов назад; пустые банки стоят рядком на лавке у Тревора над головой. Неподалеку лежит металлический перевернутый солдатский шлем, утренний бледно-голубой свет собрался внутри.

Как был, в трусах, я выхожу в туманный простор. Зверь снова взвыл, вой бессмысленный и низкий, будто из-за стены, за которой можно спрятаться. Наверняка зверь ранен. Звук, в который можно войти, издают только от боли.

Я оглядываю скошенные поля, дымка плывет над тусклой бурой землей. Ничего. Наверное, звук доносится с соседней фермы. Я иду, влажность усилилась, виски зачесались от капель свежего пота.

На соседнем поле, куда ни глянь, колосится нескошенный густо-зеленый табак; через неделю его уберут — он вырос выше обычного, чуть прикрывает мне голову. Вон дуб, о который мы разобьем «шевроле» через две недели. Сверчкам еще предстоит отбросить лапы, они распиливают густой воздух, пока я ухожу все дальше и останавливаюсь всякий раз, когда заслышу под собой громкое и ясное стрекотание.

Прошлой ночью мы лежали и дышали под кровельными балками, губы болели от поцелуев. Между нами покоилась темнота, и я задал Тревору тот же вопрос, какой за неделю до того мне задала Лан:

— Ты никогда не задумывался, почему буйволы на канале «Дискавери» это делают? Ну, зачем срываются с обрыва?

Он повернулся, усики пощекотали мое плечо.

— Какие буйволы?

— Ну, буйволы, они все время бегут и падают с обрыва вслед за теми, кто впереди. Как думаешь, может кто-нибудь из них остановиться или развернуться?

Загорелая от работы на солнце рука Тревора лежала на животе и казалась почти черной.