Илья Штемлер: Коммерсанты

Зачем тянуть, испытывать повторно судьбу. Момент на редкость подходящий — пустой торговый зал.

Краюхин вернулся к коробке с телевизором, на которой он оставил сумку. Краюхин уже много раз отрабатывал все движения. Раскрыть сумку и снять картонную покрышку было делом секунды… Но есть моменты, когда секунда растягивается в вечность, — так казалось Краюхину, пока его пальцы не коснулись холодного кругляша… «Все! Нажимаю и ухожу, нажимаю и ухожу», — ворочалось в сознании Краюхина тупым приказом. Он медлил, затравленно озираясь, словно ждал кого-то… «Нет, не смогу, не смогу», — говорил он себе, чувствуя, как кнопка медленно продавливает стеариновое масло…

На стекло наружной уличной двери наплыла чья-то тень. Одновременно в глубине торгового зала, за драпировкой перегородки, что-то упало и покатилось, как падают крышки с чайника или с кастрюли. И тотчас разнесся мягкий звон входного колокольчика. Краюхин его не слышал, он его почувствовал… Тень со стекла сползла, принимая очертания женской фигуры…

Но Краюхин уже не мог сдержать движение пальцев. Пальцы жили отдельной жизнью. Всю тяжесть тела Краюхин перенес на свою руку, зарытую в пластиковый мешок…

Взрыв — резкий и короткий, приглушенный извилистым коридором и толстой кладкой стен, — сорвал Рафинада с кресла у стола заведующей. Он бросился к выходу и, спотыкаясь о стыки дощатого настила, метнулся в торговый зал. Ноздри вбирали горклый запах, а в ушах бился крик и мат.

Вломившись в зал, он увидел Фиму, который, согнувшись, стоял у развороченной стены.

— Что случилось?! — чумея, заорал Рафинад.

Прыжком он очутился рядом с Фимой. Тот приподнял за плечи лежащего на полу мужчину. Голова мужчины висела на вывернутой шее и была залита кровью. А лицо, чистое и бледное, зарылось в венок из бороды и усов. Рафинад с изумлением узнал того самого пассажира, которого подвозил к Московскому шоссе… «Он сунул руку в сумку. И сразу взрыв. Все на моих глазах… Сунул руку в сумку и сразу взрыв», — в исступлении бормотал Фима белыми губами… И в этот миг в сознание Рафинада прорвался крик Садчикова.

Обернувшись, Рафинад увидел осевшее на пол вдоль прилавка тело в синем платье. От задранного подола в каком-то неестественном изломе как бы плыли белые ноги. А голова Инги, круто откинутая назад, выпятила вверх подбородок.

Рафинад бросился на колени и продел ладони под шею Инги. Пальцы приняли теплую мокроту. Рафинад вытянул руку, вся ладонь была в крови.

Инга приоткрыла глаза.

— Больно, — прошептала она, — очень больно, — и вновь опустила веки.

Здоровяк Садчиков протянул руки под распластанное тело и выпрямился.

Фима придержал перекосившуюся дверь.

Рафинад поддерживал голову. Кровь вялой пленкой натекала на руки, от ладоней к локтям. Кровь ее пахла корюшкой.

Они шли к машине, у которой проворный Фима уже распахнул двери. Бережно вправляя непокорные руки и ноги Инги в дверной проем кузова, они втроем втащили Ингу на заднее сиденье.

Садчиков прыгнул за руль. Рафинад с переднего сиденья, согнувшись, старался удержать шею и голову Инги. Глаза его заливали слезы, и он плечом пытался их согнать.

Садчиков, беспрестанно бормоча: «Об угол прилавка, головой, я видел», — не отнимал ладонь от мощного клаксона и гнал автомобиль сквозь разноцветные сигналы светофоров…

Инга приоткрыла глаза и что-то прошептала.

Рафинад подал вперед плечи, приблизил ухо к ее губам.

— Видишь… Я все хранила тебя… а сама попалась. Ох, больно…

Инга умерла в машине.

1993–1994 Санкт-Петербург