Илья Штемлер: Архив

После полудня в пятницу, 25 марта 1916 года, магистр фармацеи Петр Алексеевич Зотов спустился во двор дома, что выставился фасадом на заезженный Мучной переулок.

— Николя-ай! — укоризненно покачал головой Зотов, глядя в распахнутые двери сарая, откуда тянуло теплым дровяным духом. — Там ты, нет?

В ответ донесся сухой рокот скатившихся поленьев в сопровождении незлой брани.

Фармацевт присмирел. Он был человек тишайший, и всякая громкая фраза, а тем более брань, его приводила в замешательство.

— Ты что же, голубчик, не поднялся на крышу снег сшибать? — помедлив, проговорил Петр Алексеевич. — Жду я, жду, понимаешь, — фармацевт привалился плечом к сырому столбу, к которому натягивали веревку для сушки белья.

Денек сегодня стоял отменный. Прильнув к бурой кирпичной стене дома, солнышко проявлялось зеленоватым тоном, а в местах, где еще сохранилась штукатурка, переходило в родной бледно-лимонный цвет, еще жидковатый по ранней весне, но с обещанием набрать свое.

Напрасно он облачился в шубу, на улице гораздо теплее, чем думалось. Вот на прошлой неделе стояли морозы — вспоминать зябко. Даже удивительно, как он не простыл, дни напролет проводя на грузовом дворе пароходства — отправлял имущество в Швецию. Вроде бы и жил тихо-скромно, а барахлишко поднабралось — ломовые удивлялись. А все книги…

— Что вы, Петр Алексеич, беспокоитесь? — дворник высунулся из сарая. — Ваше дело — сброшу я снег с крыши, аль нет? Пусть новые жильцы беспокоятся.

— Как же, как же… Николяй! — всплеснул руками Зотов. — Порядок-с… Да и хозяин недоволен будет, по голове тебя не погладит.

Дворник ухмыльнулся, точно приставил к унылому лицу хитрую маску. По нынешним военным временам, его не очень беспокоит мнение домовладельца, пусть поищет дворника.

— Чего ждать меня? Оставили чердак открытым да и пошли…

— Открытым, — укоризненно протянул Зотов. — А пропадет что? — Он смотрел на дворника чистыми, слегка навыкате голубыми глазами.

— Дак вить уезжаете из Расеи, — недоумевал дворник.

— Все одно. Что обо мне подумают? — упрямился фармацевт.

Вручив ключи от коридора, Петр Алексеевич побрел к воротам. Он то и дело останавливался, осторожно пробуя мыском галош неверные накатыши серого хляблого снега, чтобы не черпануть ненароком талой воды.

С утра откуда ни возьмись объявился снежок, для марта месяца хоть и ожидаемый, но все равно гость несерьезный, и переулок, казалось, усыпало мукой, выпавшей из мешков, что хранились в торговых рядах вдоль Апраксина двора.

Фармацевт постоял в раздумчивости, вбирая свежий воздух, идущий от канала, и, определившись, решительно повернул направо, к суетливой Садовой улице… По этому Мучному переулку он топчется без малого лет десять, а до того жил в Свечном. Собственно, там и сейчас проживает его матушка Ванда Казимировна с сестрой Аделаидой.

Родился фармацевт Петр Алексеевич Зотов в Самаре, тридцать два года тому, в семье генерала от инфантерии. Это потом уже отца перевели в Петербург, где он и служил до своей неожиданной смерти. Как было объявлено в Скорбном листе: «Умер от необъяснимого внутреннего удара в расцвете сил и прилежания. Отпевание усопшего имеет место быть в Исидоровской церкви Александро-Невской лавры». И с тех пор минуло девять лет. Матушке определили весьма почтенный пенсион на содержание. Кроме того, она держала швейную мастерскую. Там же управлялась и сестренка Аделаида. Такая оказалась деловая девица, куда там! Белошвейки боялись Аделаиду пуще матушки. Но и любили за справедливость и красоту.

В свои тридцать два года Петр Алексеевич ходил в женихах, все никак не мог подобрать супругу, чем приводил в отчаяние мать. Очень ее огорчала привередливость детей — дочь тоже была не замужем, несмотря на внешнее очарование. Однако в отличие от кроткого Петруши она проявляла норов неукротимый и дерзкий, всех претендентов гоняла взашей. Но дала слово маменьке смириться, когда старший брат обретет семейный покой. А тот все упрямился…

Только вот пришло письмо от брата Ванды Казимировны — Яна, который проживал в Швеции. Что дело у него в той Швеции солидное, аптечное. И все было бы хорошо, только вот годы. Чувствует, что скоро призовет его архангел в кущи небесные. А потому как он живет один, без семьи, то хотелось бы не пускать богатство аптечное на сторону, а передать родному человеку. Покопавшись в своей родословной, он пришел к выводу, что, кроме сестры Ванды, у него на белом свете никого уже нет. Да и сын вышеозначенной сестры Петенька, как он слыхивал, пустил свой жизненный интерес по лекарственной части и даже удостоен был званием магистра фармацеи, что свидетельствует об усердии племянника и серьезном образе жизни. Вот и хорошо было бы, ежели бы Петенька переехал в шведский город Упсала.