Илья Штемлер - Архив

— Или гипнотизеру, — с готовностью соглашался Брусницын, печально улыбаясь карими детскими глазами.

Зоя свела мужа к психоневрологу, Вениамину Кузину, бывшему своему однокашнику. Кузин ничего определенного не сказал, но отдохнуть порекомендовал, чтобы не сорваться. И устроил Анатолию Семеновичу шестидневный отдых.

— Прости, дружище, дольше продлевать бюллетень я не вправе. Только через ВТЭК, — развел руками доктор Кузин, когда они повстречались на вечеринке у Варгасовых.

— А мне и не надо, — виновато улыбнулся тихий Брусницын. — И так истомился от безделья.

Он не ожидал встретить врача у Варгасовых и смутился. Возможно, оттого, что лукавил. Именно сейчас ему не хотелось появляться на работе, включаться в смуту, затеянную этим «декабристом» из отдела хранения — Женькой Колесниковым. А отмолчаться не удастся. И дернуло его тогда дать совет Колесникову писать не только в управление, но и повыше…

Надо заметить, что боязнь плотно прикрытых дверей наблюдалась у Брусницына не постоянно, а в моменты каких-то особых атмосферных аномалий, например во время грозы или сильного ветра. И сейчас, подобно застенчивому алкоголику, что, скрываясь, жаждет опрокинуть заветную стопку, Брусницын украдкой поглядывал на белую дверь, что напрочь сливалась с прямоугольной рамой. И за которой зловещие силы с роковой неотвратимостью собирались над головой несчастного Анатолия Семеновича.

Побледневший, с пугливо опущенными плечами, он поднялся с кресла и шагнул к дверям. Прижал повлажневшую ладонь к холодной эмали и, собравшись с духом, надавил. Тотчас в проем ворвался перекат грозы от окна, распахнутого где-то в глубине большой квартиры.

— Гром, что ли?! — удивились гости, не сводя глаз с красочных планшетов, — все были заняты азартной игрой под названием «Хочу разбогатеть».

— Люблю грозу в начале мая! — жена Зоя разжала кулачок, швырнув на планшет кубики с черными точечками…

Брусницын шагнул в коридор, забитый множеством вещей. Узкий диван с золотистой обивкой, торшер с баром, много книг… Присев на край дивана, Брусницын снял с полки Малую энциклопедию, раскрыл наугад… Мелкий шрифт расплывался, дрожал. Наконец буквы точно насытились, успокоились и выстроились в четкие ряды. Слово попалось незнакомое — «Инкрет». Оно означало гормон, проникающий непосредственно в кровь или лимфу… Брусницыну представилось: если этот инкрет попадает в кровь, то общий тонус становится активным, а в лимфу — наоборот, хандра. Почему он так решил, Брусницын не знал.

Интересно, куда сейчас выделяется его инкрет? И вообще, странно, он сидит в гостях у малознакомых людей, сидит тихо, ни с кем не связывается, а внутри него черт-те что делается. И Брусницын вдруг подумал, что он, Анатолий Семенович Брусницын, сорока лет от роду, женатый, отец девочки Кати, руководитель группы каталога архива с окладом в сто тридцать рублей… скоро умрет. Почему?! Вроде и не болеет особенно ничем. А эта история с психоневрологом — так, ерунда, если разобраться. Только что бюллетенил недельку… Ага! Именно тогда его и посетили эти вялые мысли о смерти. Он еще подумал, что смерть его была бы совершенно некстати, с массой неудобств для близких — незавершенные дела, долги… Гальперину, например, с прошлого лета должен сорок три рубля. Занимал пятьдесят, но семь рублей возвратил с публикации заметки о крушении царского поезда, а сорок три рубля так и висят. Гальперин — добряк, говорит, отдашь, когда будет. А когда будет? Все какие-то суетливые дела, непредвиденные платежи… Вспомнив Илью Борисовича Гальперина, Брусницын улыбнулся. Как-то Брусницын попал в кабинет зама по науке, надо было просмотреть тематический план — у Гальперина тогда прихватило сердце, он отлеживался дома… Разыскивая план, Брусницын наткнулся на начатое письмо. Он бы не стал читать, если бы не обращение — витиеватое и смешное: «Разлюбезная моя Ксантиппа, услада души и тела…». Брусницын рассмеялся в голос. Он представил Гальперина в образе Сократа, что изливается своей жене — Ксантиппе… Но то, что прочел Брусницын дальше, его изумило. Оказывается, в документах, которые вытряхнул из сундука, упрятанного в монастырской трапезной, Женька Колесников, в деле какого-то уездного помещика Сухорукова наш уважаемый Илья Борисович Гальперин обнаружил… три письма Льва Николаевича Толстого! Брусницын не поверил своим глазам и вновь перечитал строчки влюбленного Сократа. Да! Самого Толстого. Целых три письма! Правда, Гальперин сомневался в их подлинности и решил не обнародовать находку до идентификации. Но, судя по всему, у помещика Сухорукова имелось и ЧЕТВЕРТОЕ письмо, которое он отослал кому-то из своих родственников. То ли Издольским, то ли Лопухиным. Подробней в документах не указано, надо просмотреть фонды этих родственников…