Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

Вместо этого он сунул ноги в тапочки – старые, стоптанные, потертые тапочки, которые Мэгги терпеть не могла, прижал к животу ежедневник и отправился в кабинет. На то, чтобы вывести компьютер из спящего режима, ему потребовалось минуты три. «Такой же соня, как ты», – сказала бы по этому поводу Мэгги, задорно сверкнув глазами. Наконец экран осветился, и Фрэнк увидел, что его последний шахматный сеанс завершился сам собой. «Игра окончена» – появилась на клетчатом фоне табличка в рамке.

«Еще нет, – подумал Фрэнк. – Еще нет…»

Закрыв игру, он вызвал программу просмотра фотографий и стал медленно прокручивать список, двигаясь от самого последнего к самому раннему загруженному снимку. Это была фотография с фотографии, снятой одноразовой камерой, причем оригинальный снимок был сделан без всякой подготовки. На нем Мэгги держала на руках Элинор, которой, если судить по дате у нижнего обреза, было тогда два с половиной месяца. Покрутив колесико мыши, Фрэнк увеличил фото.

Всматривался он, однако, не в лицо дочери, а в лицо жены, ища на нем следы душевных страданий. На мгновение перед его мысленным взором предстала кошмарная картина: он открывает крышку ее черепа словно сахарницу и заглядывает внутрь. Если бы это было возможно, он бы вычерпал оттуда все до единой черные мысли и превратил в пепел. Они не должны были беспокоить Мэгги и касаться Элинор. Чудовище?.. Нет, ни в коем случае! В душе у каждого человека таится мрак, жаль только, что Мэгги так и не смогла поделиться своими страхами с ним.

Фрэнк еще раз двинул колесиком, возвращая фотографию к оригинальному размеру. Было просто удивительно, с какой естественной грацией Мэгги удерживает дочь на руках. Казалось, Элинор была ее продолжением. Да уж, если Мэгги и не чувствовала себя хорошей матерью, по ее виду этого сказать было нельзя. Но что, что было такого особенного в нем самом, что она не сумела признаться ему в своей неуверенности и страхах еще тогда? Может, дело в его серьезности? В неловкости? В невосприимчивости? Что бы это ни было, Фрэнк знал только одно: он ее подвел. Он так любил и Мэгги, и Элинор, и все-таки умудрился подвести обеих. Они на него рассчитывали, а он… Люди часто думают, что одной любви будет достаточно, но иногда бывает и так, что ее не хватает.

Фрэнк потянулся к ежедневнику, и стул под ним заскрипел. Мэгги хотела, чтобы он прочел все до конца, и он знал, что сделает это ради нее, как бы тяжело ему ни пришлось. Но прежде Фрэнк потер глаза кулаками, пытаясь выдавить из-под век засевший там песок. Сколько он еще продержится? Сколько еще выдержит его сердце?..

Осталось 3 дня…

Никогда я не чувствовала себя хорошей матерью, Фрэнк.

Ну вот я и призналась тебе в том, что столько времени меня мучило.

Сказать это тебе в лицо мне не хватало мужества. Мне казалось, это будет признанием поражения, моего поражения, хотя до момента, когда все пошло наперекосяк, оставалось еще много, много лет. А ведь мне хотелось быть матерью! Хотелось так сильно, что мое желание едва не разрушило наш союз. Что было бы, если бы я сказала это, когда на нас обрушились все шесть фунтов и шесть унций реальной Элинор? В лучшем случае ты счел бы мои слова капризом, в худшем – проявлением крайнего эгоизма. Какая мать признается, что она не годится для этой работы – нет, для того, что назначено ей природой? Какая женщина признается, что недостойна иметь ни дочь, ни мужа? Я и не призналась, хотя в глубине души была уверена, что быть женой и матерью мне не по плечу. Я полностью выбрала квоту отпущенного на мою долю счастья – и что у меня осталось?

Но почему?.. Почему я не могла стать хорошей матерью? Я старалась разобраться, но у меня ничего не вышло. Мне повезло, и я была счастлива – отрицать это бессмысленно и грешно. Я отлично это понимаю. Нам посчастливилось даже больше, чем другим – я могла позволить себе не работать и сидеть с Элинор до тех пор, пока она не пошла в школу. И я действительно была счастлива, Фрэнк. Счастливее, чем когда бы то ни было. В конце концов жизнь наша потекла спокойно и размеренно, я почти забыла о приступах паники и жалела только об одном – о том, что не предприняла ничего, чтобы справиться со своей неуверенностью раньше. Могла же я обратиться к врачу, к психологу, который поставил бы мне диагноз (послеродовая депрессия или что-то в этом роде), выписал бы мне таблетки, да хотя бы просто поговорил со мной, успокоил, и тогда я не терзала бы вас своим упрямством и своими фобиями.