Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

В пабе ты взял нам чипсы и колу (мне, – вот спасибо! – с капелькой виски). Пока ты стоял в очереди, мы с Элинор растянулись снаружи на лужайке, на коврике для пикников. Ее голова лежала у меня на животе, и я то водила пальцами по ее изящному и ровному, как лыжная горка, носу, чуть задерживаясь на самом кончике, где хрящик немного расширялся, то расправляла ее спутавшиеся на концах волосы. В какой-то момент мне даже показалось, что она дремлет. Возможно, так и было, но, прежде чем заснуть по-настоящему, Элинор вдруг повернулась ко мне.

– Я очень люблю тебя, мамочка, – произнесла она так серьезно, как умеют только дети.

Я думаю, именно после этого я наконец-то успокоилась. Четыре года мой мозг не прекращал работы, неизменно подвергая сомнению любое педагогическое решение вне зависимости от того, исходило ли оно от меня самой, от моей матери или любого другого человека, который воображал себя достаточно компетентным в этой области. Что бы я ни делала, мне казалось, будто я каким-то образом не дотягиваю до общепринятых стандартов, а значит, я была плохой, никуда не годной матерью, но после этих слов Элли все изменилось.

И кому они нужны, эти стандарты и оценки? На самом деле единственным, чье мнение имело значение, была Элинор. Ее любовь была единственной наградой, в которой я нуждалась. Ее одобрение было тем желанным призом, который один мог дать мне спокойствие и удовлетворенность собой.

Я бы отдала все на свете, если бы сейчас она могла войти в комнату и успокоить меня своими простыми словами: «Я люблю тебя, мамочка!»

Тяжело поднявшись, Фрэнк прошел в гостиную. Раскрытый ежедневник он держал под мышкой. За окнами светало, и женщина из крайнего дома уже вывела на прогулку двух своих призовых лабрадоров, чтобы немного потренировать их, пока не стало слишком жарко. Когда она трусцой пробегала мимо окна, Фрэнк слегка кивнул головой в знак приветствия, однако его лицо словно само собой приобрело слегка удивленное выражение. Казалось невероятным, что все вокруг продолжает идти своим чередом, тогда как его собственная жизнь разлетелась вдребезги.

Ему было совершенно ясно, о какой фотографии пишет Мэгги, и он вдруг почувствовал себя виноватым за то, что положил ее на каминную полку лицом вниз. Без фотографии композиция комнаты казалась нарушенной; снимок занимал в ней центральное место с того самого дня, как они его распечатали и вставили в рамку, которую Элинор собственноручно сделала из блесток, ракушек и того странного, мутновато-прозрачного, припахивающего рыбой клея, который так любят использовать в начальных классах. В день, когда был сделан этот снимок, Фрэнк чувствовал себя довольно неловко, когда ему пришлось просить официантку поставить на столик шаткую стопку грязных тарелок и сфотографировать их всех вместе. Стараясь не задерживать усталую женщину, они быстро встали тесной группой, вытолкнув вперед сонную Элинор. Когда проявили пленку и отпечатали фотографию, Фрэнк сказал, что на ней они похожи на русских матрешек, так как их жизни идеально вписаны одна в другую.

Сейчас Фрэнк снова взял фотографию в руки и, болезненно щурясь, заставил себя рассмотреть ее до последней мелочи, до последней детали. Он жадно впитывал в себя и зажатый «молнией» желто-зеленого костюма подол белой футболки Элинор, и выбившуюся из прически прядь волос Мэгги, которая словно пружина покачивалась возле уха. На протяжении многих лет рассматривание этой и ей подобных фотографий оставалось тем, что поддерживало его силы после долгих дней на работе. Именно они, эти домашние снимки, искупали и оправдывали и бессонные ночи, и необходимость вставать ни свет ни заря, и тысячи других маленьких жертв, которые составляют семейную жизнь. Искупали, но только до недавнего времени… Даже себе Фрэнк стыдился признаться, на какие хитрости ему приходилось пускаться в последние полгода, лишь бы не видеть больше этих снимков.

Был еще один неприятный случай, который и он, и Мэгги предпочли бы поскорее забыть. Это произошло три месяца назад, но стыд, который тогда испытал Фрэнк, не прошел до сих пор. Мэгги застала его с поличным, когда он, держа в одной руке мусорный пакет, ребром другой – словно ему неприятно было до них дотрагиваться – сметал в него фотографии их Крошки-девочки [24] Крошка-девочка – героиня стихотворения У. Блейка «Заблудившаяся девочка». . Мэгги пыталась его убедить. Урезонить. Уговорить. Она умоляла и плакала. Когда же ничто не помогло, ей оставалось только выйти из комнаты и дождаться, пока пройдет столь не характерный для него приступ упрямой злобы.