Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Ты закончил? — задето спросил репортер.

— Да, закончил, — спокойно ответил редактор, закурил и с насмешливо-воинственной улыбкой уселся на скамейку.

— Послушай, дружище, по-моему, первейшей задачей телевидения как раз и является создать миф, который сообщением о какой-нибудь важной идее, благородной мысли или захватывающем примере проник бы во все те дома, где люди проводят вечера перед голубым экраном телевизора.

— И затем скормить им эту информацию вместе с развлекательной программой, — желчно заметил редактор.

— Что ж, бывает и так, если это кажется необходимым.

— Миленько, ничего не скажешь, могу себе представить этого твоего жаждущего информации зрителя-слушателя. Он приходит с работы, садится в кресло в своем доме — своей надежной обители, пьет пиво, курит, глодает куриную ножку, возможно, лежит в постели или на диване и все это время слышит и видит готовый образец, для восприятия которого ему не требуется ни малейших умственных усилий. Ничего иного он и не ждет от этого образца, кроме развлекательности. Именно потому он и приобрел телевизор, что на каждой программе и каждой передаче лежит печать этой развлекательности. Все, что сходит с телеэкрана, воспринимается им лишь как возможность эффективно и с комфортом убить время. Информация теряет цену, отношение зрителя-слушателя к телевизору девальвирует ее.

— Здесь дело вовсе не в телевидении, а в зрителе, — пылко воскликнул репортер.

— Все зависит, разумеется, от того, кого здесь называть яйцом, а кого курицей, — рассмеялся редактор. — Боюсь, что в век телевидения именно телевизор взял на себя роль яйца, из которого могут вылупиться славные телекурочки.

— Послушай, Вяли, по-моему, мы говорим о разных вещах, — сказал репортер усталым голосом, — ты хочешь видеть в зрителе лишь стереотипного телеманьяка… но все же…

— Кажется, полгода тому назад ты рассказывал о своей серии «Преступность среди молодежи», — резко прервал его редактор. — Я помню, с каким жаром ты строил грандиозные планы, как из передачи в передачу твоя профилактическая веревка будет все туже и туже стягиваться вокруг преступной молодежи, пока наконец не наступит благословенное время, когда никто из них просто уже не захочет воровать, драться, безобразничать… Но я помню и то, как в нашем городе повсюду только и было разговоров, что о том или ином совершенном преступлении, и сколько лет влепили какому-нибудь парню, и чей ребенок какие учинил безобразия, и должен сказать, что те драчуны нашего города, кто попали в твою передачу, стали чуть ли не звездами экрана…

Репортер, который все время стоял перед редактором, опустился с подавленным видом на скамейку. Таавет понял, что беднягу грубо задели за живое, однако не испытывал к нему сочувствия. Репортер долгое время сидел молча, а потом заговорил:

— Возможно, ты кое в чем прав, в самом деле, вместо того, чтобы всадить мне нож в спину, ко мне, почтительно здороваясь и радостно улыбаясь, подошел парень, которому я накануне задал жару в своей передаче… А серию мы прекратили именно по тем причинам, на которые ты намекал, но мы сделали скрытой камерой передачу из приемной косметического кабинета, где пустили в эфир получасовую радиорубрику «Что случилось», которую смонтировали из происшествий, имевших место в течение нескольких недель. Вы бы только видели эти лица, когда пошла пятнадцатая минута, — никто из этих людей не слышал в своей жизни столько сенсационной информации зараз, на их лицах было написано блаженство, некоторые ушли сразу по истечении получаса, покинув свою очередь, им необходимо было поделиться переполнявшими их впечатлениями со знакомыми. Подготовив передачу, мы поняли, что ее нельзя показывать на экране, так как это послужило бы поводом для новых толков и нареканий.

— Ну как, оставишь старого музыканта в покое? — спросил через некоторое время редактор.

— Зачем? Он хочет играть для людей. Я приведу его на студию, у него будет возможность развлечь тысячи зрителей, и одно сознание этого сделает его счастливым.

— Знаешь, что я хочу сказать, — редактор поднялся и пристально посмотрел в глаза репортеру. — Представь себе человека, который хочет сделать чучело из какого-нибудь лесного зверя или птицы. Метким выстрелом он убивает свою жертву, ведь ему нельзя испортить шкурку или оперение. Он тщательно целится, поскольку немало намучился, прежде чем нашел подходящий экземпляр.

Они зашагали по главной улице дальше. Здорово он получил по носу, подумал Таавет и почувствовал к редактору нечто вроде симпатии. Главная улица кончалась площадью. Таавет снова оказался в знакомом месте и хотел было уже свернуть к отелю, но передумал. Марре высказала надежду, что вечером они встретятся. Но он понятия не имел, где состоится банкет по случаю открытия выставки. Куда себя девать сейчас, он не знал, настроение вконец испортилось, когда он на миг взглянул на себя со стороны: послушно плетется следом за репортером и редактором, словно какой-то лакей, комнатная собачонка или турист, приехавший с автобусной экскурсией. Но что ему оставалось делать? И этим двоим кажется совершенно естественным, что он составил им компанию.