Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Да-да, — усмехнулся редактор, — вряд ли и Кюльванду удастся раньше завтрашнего вечера встретиться со своими родственниками, у них, поди, похмелье после свадьбы.

Сейчас он спросит про Марре, подумал Таавет, предчувствуя недоброе, эти два интригана только и ищут, как бы поддеть кого, и внезапно ему показалось, что картины, которые он видел в выставочном зале, не так уж и походили на картины Руммеля.

— Кстати, — через некоторое время сказал редактор, — выяснилось, что Кюльванд и Вярихейн старые знакомые.

— Да, — старательно, пожалуй, даже слишком старательно, принялся объяснять Таавет, — мы познакомились с ней осенью, в творческом лагере молодежи.

— Вероятно, именно там начался и маленький роман, — добродушно сострил репортер, однако Таавет усмотрел в его словах скрытую насмешку. Он был уверен, что этот человек тотчас начнет рассказывать, что у Таавета на одеяле лежал открытый на определенной странице молодежный журнал, и сейчас подыскивает подходящие язвительные слова, чтобы облечь в них свое утреннее наблюдение; он подумал: а что, если закатить репортеру оплеуху… — Не понимаю, почему на открытии выставки не предложили шампанского, в столице в последнее время вошло в обычай отмечать подобное мероприятие шампанским, — сказал репортер.

— Не беспокойтесь, шампанское будет и здесь, только чуть попозже, — улыбнулся редактор, словно скинув с себя напряжение. — Я думаю, что сегодня вам еще предстоит удовольствие принять участие во всех мероприятиях, которые жители нашего города, не жалея сил, проводят на благо культуры.

Главная улица, по которой они шли, была запружена людьми, здесь встречались и одинокие спешащие прохожие, и парочки, и молодожены, катившие импортные коляски с отечественными детьми, коляски были весьма импозантны: высокие, с окошками по бокам, детки внутри аккуратненькие, в шелковых одеяльцах и пене кружев; компания подростков с шумом расчищала себе путь к автобусной станции, однако вместо чемоданов у них были орущие транзисторные приемники и магнитофоны, из которых неслись музыка и пение, вызывая неодобрительные взгляды сидевших на скамейках под липами представителей среднего поколения, а также седовласой старости.

Теплый день ранней весны клонился к вечеру, воздух с каждой минутой становился прохладнее, небо — розовее; транзисторная полифония стала удаляться, послышались, приближаясь, звуки каннеле, и вскоре Таавет и его спутники увидели расположившегося на скамейке бородатого старика в овчинном полушубке, длинные тонкие пальцы старика, танцуя, перебирали струны каннеле, но озорные переливы, казалось, скользили мимо прохожих; создавалось странное впечатление, будто старик играет среди глухих: никто не останавливался, некоторые мельком взглядывали на него, шли дальше, морща нос и строя презрительные гримасы.

Танцевальные пьесы почти без пауз сменялись грустными или тоскливыми мелодиями. Закрыв глаза, кивая в такт головой, старик все играл и играл до тех пор, пока его руки вдруг не опустились на струны каннеле, заглушив звуки, и неподвижно остались лежать там. Словно очнувшись, он огляделся по сторонам. Когда он заметил трех слушателей, в его глазах на миг отразилось удивление, но уже в следующий момент его пальцы как по волшебству извлекли новые звуки: радостные, озорные.

— Очевидно, ему надо дать денег, — шепотом предположил репортер, запуская руку в карман, однако редактор быстро схватил его за рукав.

— Нет, только не это, если не хочешь смертельно обидеть старика.

Когда спустя долгое время они зашагали дальше, редактор начал рассказывать:

— Этот музыкант живет примерно в тридцати километрах отсюда, и если он только не болен или если сильный мороз не мешает ему играть, он каждый раз в конце недели приезжает в город, чтобы доставить людям радость. Странный, упрямый старик — ему давным-давно надо бы понять, что в нашем городе игру на каннеле не жалуют, и, кроме того, его уже не раз препровождали в отделение милиции за нарушение порядка в общественном месте, однажды какой-то сверхревностный деятель даже конфисковал у него каннеле, но этого чудака ничем не проймешь… Прекрасный человек, по-моему, — добавил он, помолчав.

— О нем можно сделать неплохую передачу, — задумчиво произнес репортер.

— Надеюсь, ты этого не сделаешь. К сожалению, мне не раз доводилось видеть, как прекрасных людей суют в какую-нибудь рекламную передачу, показывают их спереди и сзади, крупным и общим планом на фоне сидящих за столиками и во всех отношениях довольных собой личностей, а затем кто-нибудь из твоих коллег спрашивает: расскажите, как вы вообще пришли к тому, чтобы сделать то-то или то-то? что вы при этом думали? каковы ваши планы на будущее? И у всех сидящих за столиками такое выражение лица, будто они сразу, на следующий день, вдохновленные благородным примером, сами станут прекрасными людьми, однако, придя домой, начинают рассказывать своим женам, какой-де чокнутый тип был на студии, и позже, лежа в постели и хрустя печеньем, еще долго будут ломать голову над тем, какую тайную или скрытую выгоду мог извлечь этот прекрасный человек от своей прекрасной сущности.