Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Ответить вам довольно-таки сложно. Если коротко, то можно было бы сказать: нет худа без добра, но вам это ничего не объяснит, поскольку вы не жили в этом городе, вы пробудете здесь день или два, вернетесь к себе в столицу и станете посмеиваться над нами, я же наблюдаю жизнь этого города на протяжении многих лет. Летом пыльные улицы, осенью непролазная грязь, и только зимой, сразу после снегопада, бывает красиво, а так — серость, скука, тоска. Пока не приехал сюда Оскар, у нас ничего не происходило, театры и концертные бригады объезжали наш город стороной, в Доме культуры сушили яблоки. А теперь у нас есть все: сельская капелла и клуб пенсионеров, театральные вечера и самодеятельный театр, недели искусства и фестивали песни, вечера встреч и банные вечера, на которых именитые люди могут вести интимные беседы с жителями нашего городка, — вы бы только видели, какими хвалебными гимнами и какими блестящими именами испещрена книга посетителей образцово-показательной бани Дома культуры. Выходит, что даже знаменитые люди могут на пьяную голову плести кружева лести, все вежливы, никто не хочет обидеть радушного хозяина… Так что наш город должен быть благодарен своему внештатному министру культуры, очевидно, так оно и есть… И тем не менее все это держится на пошлости, от всех предпринимательств Оскара попахивает невежеством, девиз Оскара мог бы звучать так: я делаю все, чтобы понравиться народу, а народу приятнее всего то, что ему нравится. Порой у меня такое чувство, что Оскар умудрился превратить священную культуру в ходовой товар, которому надлежит удовлетворять потребительскую страсть сытого желудка… И боюсь, что я не слишком ошибусь, назвав Оскара истинным врагом культуры, а все, что здесь происходит, — игрой слепых в жмурки.

— Вы правы, чрезвычайно глупо устраивать подобный цирк и раздувать кадило из-за какой-то молодой, еще не сложившейся поэтессы, — со злостью сказал Таавет.

— Что проку от вашего возмущения? Я, например, должен написать хвалебную оду обо всей этой муре, и бедняжка Пальм тоже.

— Но, дружище, почему вы не пишете то, что думаете? — в недоумении воскликнул Таавет.

— Представьте себе — не могу. Никто не поверит мне. Перед Оскаром заискивают, чтобы получить билет в первом ряду на концерт какой-нибудь второразрядной звезды эстрады или выпить водки в бане с какой-нибудь другой знаменитостью. Оскар обвел вокруг пальца все учреждения этого города, не исключено, что и столицы тоже. Внушительные цифры, блестящие отчеты, культурные показателинашего города просто ошеломляют всех, и какое значение имеет то, что осенью студенческий театр поэзии выступал при совершенно пустом зале, что библиотека почти не посещается — у людей дома на полках книг полно, и это факт, что они там красуются, ведь пошлость и мещанство в цифрах не отразишь, ни один отчет не отражает качества… У меня при газете создан маленький литературный кружок — пятеро молодых людей, которые умеют и хотят думать, и я должен до тех пор пестовать их, пока они не получат возможность выбраться из этого города.

— А все же вы прохиндей, если напишете хвалебную оду, — Таавет с сопением принялся ходить от стены к стене и наконец остановился перед редактором. — Ваш долг написать самый что ни на есть хлесткий фельетон и без обиняков описать все, что здесь происходит. Неужели вы не понимаете, что врагов культуры порождают именно те, кто бережет свою шкуру, не решается или не желает открыть рот и высказаться? Впрочем, может быть, не стоит писать подобным образом об открытии этой выставки, чтобы не делать Марре Вярихейн посмешищем, она же ни в чем не виновата.

— Вы полагаете? — произнес редактор, снял очки и принялся носовым платком протирать стекла.

Таавет вздрогнул. Своим ехидным вопросом, в котором одновременно, казалось, был заложен и ответ, редактор хотел на что-то намекнуть, и Таавет не знал, удобно ли спрашивать, на что именно… Может быть, все-таки удобно?

— Вам, конечно, лучше знать, — сказал он наконец примирительно. — У меня, во всяком случае, сложилось впечатление, что тут Оскар здорово переусердствовал.

— К сожалению, не только Оскар, — вздохнул редактор и потушил сигарету о раковину. — Наш внештатный министр культуры обзавелся многочисленной свитой, которая думает и действует точно так же, как он, и в этом главная беда нашего города.

Редактор открыл дверь, и приглушенная было хоровая песня скользнула в туалет. Неужели этот человек хотел сказать, что и Марре в свите Оскара, размышлял Таавет, и в полной растерянности, с тревожно бьющимся сердцем вышел за редактором в коридор. У лестницы редактор остановился, перевел дыхание, словно хотел сбросить с души все, что его мучило, но в этот момент вниз по ступенькам сбежал мужчина и спросил, не знают ли они, где можно раздобыть нашатырный спирт. Какая-то пожилая дама вроде бы упала в обморок (от переизбытка чувств?), пояснил он. Редактор помчался искать нашатырный спирт, и Таавет остался один. Внезапно он почувствовал, что не знает, как быть — то ли идти наверх, то ли взять в гардеробе пальто и уехать вечерним поездом из этого города, чтобы Марре превратилась в прекрасную недосягаемую мечту его одиноких вечеров в холостяцкой квартире и чтобы он мог следить за формированием поэтессы лишь с чисто литературной точки зрения. Он уже рылся в кармане в поисках номерка, уже с полным равнодушием прислушивался к тому, как Дом культуры вновь заполнили звуки туша, машинально думая, что, вероятно, сейчас разрезали шелковую ленту и народ хлынул в выставочный зал, но тут вдруг вспомнил, что номерок-то остался у репортера, и теперь, когда у него не было больше возможности выбора, ноги сами понесли его вперед — его охватило страстное желание хоть на миг увидеть любимую девушку, и Таавет словно на крыльях устремился вверх по широкой мраморной лестнице.