Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

Он открыл дверь и убедился, что в очередной раз опоздал: все сидели в круглой аудитории на скамьях, склонившись над какими-то листками. В первый момент он хотел повернуться, уйти, убежать, пуститься наутек, но мужчина в черном халате заметил его и подозвал взмахом руки. Это ничего не изменит, тупо и машинально подумал он, подошел к кафедре, и мужчина протянул ему листы бумаги. «Спросите, в ту ли аудиторию он попал?» — сказал второй мужчина тоже одетый в черный халат, но, в отличие от первого, на нем были огромные очки в темной роговой оправе. «Молодой человек, так чему же вы в конце концов хотите учиться?» — поинтересовался первый. «Ничему», — краснея, ответил он. «Тогда садитесь за этот стол, — приказал очкастый, — этот как раз предназначен для таких, как вы».

Он сел. Листы гербовой бумаги казались очень белыми и чистыми, совсем как свежевыстиранные простыни, подумал он. «А если я не стану писать? — попробовал увильнуть он. — Что, если я не стану писать?» — «Ты будешь писать», — сказали ему голосом, не допускающим никаких возражений. Даже в том случае, если я напишу, это ничего не изменит, постарался он утешить себя, взял авторучку и стал писать:

Я родился в тяжелые послевоенные годы, хотя наша семья, где было трое детей, не испытывала всех трудностей этого времени. Мой отец был заведующим кафедрой технического вуза, а мать — домашней хозяйкой. Из моего детства больше всего мне запомнилось, как порой нас поднимали с постели ни свет ни заря и посылали в очередь за сахаром, странно, но с тех пор я не люблю сладкого, если кто-то предлагает мне в кофе сахар, я отворачиваюсь. Когда я учился во втором классе, меня стали обучать игре на скрипке, я был довольно прилежен, много упражнялся, но очень скоро мои учителя и родители поняли, что таланта у меня нет, и после этого я ничем таким, что заложило бы основу для моей последующей карьеры, не занимался. Правда, отец пытался пристрастить меня к моделированию самолетов и радиоприемников, но все это мне быстро надоело, что нисколько не огорчило моих родителей. В четвертом классе мне в руки попала толстенная книга в темно-коричневом переплете под названием «Гарибальди», напечатанная незнакомым мне готическим шрифтом, и я должен не без гордости признаться, что уже через несколько дней мог читать эту книгу; с того времени я, кажется, ничего другого в своей жизни не делал, как только читал. Книги — моя страсть, любовь и, можно сказать, вторая жизнь; когда мне попадается какая-нибудь новая книга, я не откладываю ее до тех пор, пока не дочитаю… Только в последнее время я понял, что большинство книг мне не нравится. Зато иные я согласен перечитывать вновь и вновь, мне порой кажется, что это нечто большее, чем просто чтение, это похоже на разговор между писателем и мною, словно автор возмещает мне все то, что у самого у меня осталось в жизни недодуманным или несделанным… Когда я окончил среднюю школу, мне сказали, что я должен учиться дальше, в противном случае меня ждет служба в армии, эти годы были бы вычеркнутыми из моей жизни, и тогда я, без особой охоты, поступил в университет, где средне учился, средне выпивал и средне развлекался, а когда закончил учебу, меня направили на работу в редакцию газеты в провинциальный городок. Мой старший брат к этому времени уже успел стать доцентом технического вуза, сестра училась на отделении графики в художественном, и на нее возлагали большие надежды.

Лишь после нескольких лет жизни в провинциальном городке я наконец понял, что у меня средние способности, средний интеллект, что в жизни я смогу добиться лишь среднего положения, создать среднюю семью, зачать средних детей, жить в среднем городе и т. д. Все мечты, скрытые в тайниках моей души, в том числе мечта написать несколько хороших книг, не что иное, как самообман — я не могу подняться выше, чем позволяют мне мои средние умственные способности, поэтому я должен отказаться от претенциозных и весьма туманных желаний, должен довольствоваться тем, что мне дано, и завтра же напечатать в газете статью Оскара о ситцевом бале, обнародовать новые имена, рожденные «литературным событием», создать дом, куда бы я не боялся возвращаться по вечерам, где мне навстречу, блестя глазами, выбегали бы дети и за накрытым столом ждала улыбающаяся жена, которая нальет мне в тарелку первую поварешку вкусно пахнущего, дымящегося супа, и я могу лишь мечтать о том, чтобы из моих детей получилось нечто большее и лучшее, чем получилось из меня. Вот так-то, жить значит на что-то надеяться, а если нет надежды, то и жизни вроде как нет.