Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

Когда она выходила, Олег свободную от водки руку мимолетно укладывал Важенке на колено: молодец, что приехала! Ритка, возвращаясь с чайником, раз от разу все восторженнее хвалила ее молодость и свежую ангарскую кровь. Пришлось им поверить.

В туалете, разглядывая на двери настенный календарь с Пугачевой, она решила, что сейчас поедет туда, позвонит из автомата, пусть выйдет, объяснит, что происходит, плевать, что ночь! Ее нельзя просто так взять и выкинуть из жизни, он обещал разобраться со всем и со всеми. Дива одобрительно подмигнула с календаря.

Она уже натягивала сапоги, когда “мать Льва Абалкина” неожиданно заявила:

— Слушай, а вот куда ты сейчас? Пять утра! К нему, да, собралась? Нечего тебе там делать. От греха. Будешь ему в трубку дышать все выходные или еще хуже — в засаде в кустах, где он там живет…

Важенка почти не слушала. Закатывала глаза, улыбалась снисходительно, успела вставить, что следующая неделя у нее зачетная и ей надо в общагу, позарез. Она и так дергалась, что Митя звонит, караулит у подъезда, ищет ее, а она тут водку всю ночь… Олег надел куртку, чтобы поймать ей машину. Важенка сняла дверную цепочку.

— Ты думаешь, что он сейчас у общаги стоит или записка от него на вахте, да? Он спит, слышишь, он спи-и-ит! Раздевайся! Нужна тишина. Возвращаются только на тишину. Она как залог вашего будущего. Вот докажи, что ты не истеричка!

Важенка с несчастным видом повернулась к Ритке.

— Нельзя все время просить и просить, и удивляться, что ничего не происходит. А знаешь, когда произойдет? — Ритка замолчала, выдерживая паузу: двое замерли перед ней в ожидании ответа. — Когда ты наконец чем-нибудь пожертвуешь! Вот пожертвуй сегодня своим дурным желанием пойти и все разрушить. Как ребенок, ей-богу… Ты удивишься, как все сложится потом. Муся с детьми на даче, в ее комнате тебе постелим. Оставайся. Останься сейчас, Важенка.

Они пили портвейн в Летнем, гуляли, Ритка все время что-то готовила, и вот хорошо же — горячее три раза в день. Ходили в магазин с Олегом. Плелись, погромыхивая бутылками, сначала пустыми, потом с бормотухой. Иногда присаживались, курили, прикладывались к вину. Философствовали, щурясь на солнце. К Олегу подходили здороваться. И откровенная “синь”, с разбитыми губами, в кровоподтеках — когда они прикуривали, их пальцы с какими-то незаживающими язвами, с черной каймой под ногтями ходили ходуном, — и вполне благополучные итээровцы в шляпах и вычищенной обуви, с луком и ряженкой в перекрученных авоськах. И даже один академик. А есть еще генерал, вот только сегодня что-то не видно!

— Танковых войск? — Важенка подняла лицо к солнцу. — Тот, который Анне Арнольдовне лазером прямо в глаз?

Раньше она думала, что время замерло, зависло в их малоэтажном царстве над Охтой, — там в мае во двориках полощется белье на веревках, “забивают козла”, женщины красят друг друга хной на вынесенных стульях, стригутся.

Оказалось, что и здесь, на этих центральных, но не главных, была своя параллельная жизнь, в которую она угодила. Свои шутки и герои, свои привычки, размеренность. В выходные здесь ни души, и время тоже стоит. В разрез со свежим ветерком, с острым предчувствием лета. В гастрономе услышала, как заведующая с крупными бусами на груди негромко сказала Олегу: а то заходи когда… И он порозовел. Скорее всего, еще не ходил.

Воскресным вечером она вернулась на Охту. От остановки к дому шла с бьющимся сердцем. С нарочной деловитостью, стремительно, не глядя по сторонам. Но весь этот полет не пригодился — никаких следов Митиного присутствия. В квартире бабка сразу с размаху принялась захлопывать все двери — типа, в выходные жили настежь, одной семьей. При этом она что-то злобно выкрикивала уже из-за дверей, проклинала, материлась. Выпила, должно быть.

У Важенки вдруг кончились силы делать вид, что ей плевать на ее выходки и на прочую высокую муть. С закипающей яростью сжала кулаки, сделала шаг к бабкиной двери, но внезапно ей стало плохо. Еле добежала до горшка.

Она лежала мокрая, дрожащая в постели, когда зазвонил телефон. Бабка стукнула кулаком в дверь:

— Ира, тебя! — Удаляясь, снова разразилась проклятиями. — Сука какая! Ведь не было же все выходные, и как хорошо! Дышать хоть можно было. Нет ведь, вернулась, здравствуй, жопа, Новый год! И мужики, главное, сразу названивают…

Взяла трубку, ни во что не веря.

— Это бабушка так, что ли? — спросил Митя, которому она много рассказывала о Зинаиде Леонидовне.