Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

— Ну а теперь наливай! — скомандовал Ондро; он поднимает бутылку и протягивает ее отцу. — Тата, ты открывай! И разливай! А то какой же ты мастер?!

Тем временем женщины разложили на столе подарки и букеты, один букет кто-то уже успел поставить в вазу, но теперь все это снова переносят в горницу, ибо в горнице будет ужин, а за ужином каждый опять захочет показать, что принес, а то еще путаница получится. Пускай Имро с Вильмой знают, кто что подарил.

Еще до того, как они усаживаются ужинать, приходят и другие поздравители, иные лишь так, мимоходом, благо только сейчас на улице прослышали, что у Имро день рождения. В деревне нет обычая делать из этого бог весть какое событие, но иной раз, уж коли случается, обычай можно чуть приподнять или к нему что добавить. А порой встречаются и такие, что скупятся и на доброе слово. Однако время от времени можно расщедриться.

Приходят, понятно, и соседи, и эти тоже подсаживаются к столу, чтобы, упаси бог, Гульданы не обиделись, а Гульданы, особливо Ондро с Якубом, потом и не думают выпускать их из-за стола. — В кои-то веки приезжаем домой, а вы нос показали — и прощай? Так дело не пойдет. Небось об Имро речь. Его это, знаете, как расстроит? А ведь сколько он пережил. Оставайтесь, отпразднуем Имро!

Приходит и Лойзо Кулих, он тоже живет по соседству. Маленько в подпитии, должно быть в корчме набрался, и мать его, учуяв это тотчас, как он вошел, собралась было его сразу выпроводить.

— Нет-нет, соседка! — опять вступается Якуб. — Пускай заходит, пускай с нами хоть чокнется.

— И выпью! — куражится Лойзо, и его чернявая яйцевидная голова на короткой толстой шее так и лоснится. — Хочу чокнуться с Имро. И Вильмушку, старую подружку, приветить пришел! — В руке у него уже рюмка, он щерится. — Ну пусть нам будет всем хорошо! — И одним духом ее выдувает, ожидая следующую. Пока ему наливают, он оглядывает всех, каждому хочет сказать что-нибудь умное или глупое.

— И ты здесь, мышка? — замечает он меня; а не заметь он меня, дорогой читатель, ты, пожалуй, и не узнал бы, что я там тоже был и что эту вторую рюмку Лойзо Кулих выпил и за мое здоровье: — За твое здоровье, мышка! Когда у тебя будет день рождения, пожалуй, поднесу тебе свежую шкварку!

— Закуси, Лойзко! — предлагает ему мастер.

— Деда, отстаньте! — Он опять тянет рюмку. — Лучше-ка налейте еще.

— Ты это каково разговариваешь? — вскинулся старый Кулих. — Тебе еще никто по губам нынче не смазал?

А Лойзо смеется. — По губам нет, а губы да. Деда, налейте! — Он ткнул мастера рюмкой. — Налейте, я татку не боюсь.

— Если хочешь, налью, но на отца не фырчи!

— Ну вот, мне идти надо, — говорит тетка Кулихова, — хочешь не хочешь, а надо, иначе этого теленка отсюда не вытащишь.

— Отволоки его домой! — говорит старый Кулих. — Я скоро приду. Погоди, уж я тебя отделаю! — грозит он сыну, потом поднимает рюмку и пьет за здоровье Имро: — За твое здоровье, Имришко!

Едят, пьют, при этом умничают и смеются. Празднуют. Развлекаются. Имро уже немного поел, по временам и из рюмки потягивает, и хоть довольно часто потягивает, а в ней все еще столько, что ни разу не пришлось доливать. Иной раз и улыбается, но тотчас серьезнеет; если кто скажет что-нибудь хлесткое и все рассмеются, а то, может, и разгогочутся, он опять улыбнется, пожалуй, ведет себя, как остальные, с той лишь разницей, что он не такой шумный. Вот опять улыбнулся. И улыбнулся вроде бы мне.

Веселье в разгаре. Но Имро незаметно встал, шепнул что-то Вильме и ушел. Должно быть, отправился в заднюю горницу.

Именно так. Вильма, хоть и знает это, говорит не сразу: — Ничего, не беспокойтесь! Имришко просто устал. Пошел прилечь.

Разговор ненадолго затихает, но вскоре снова оживляется. И смеха — не занимать. А Ондро даже вздумалось петь. Почему бы и нет? У Имришко как-никак день рождения!

Ночью Имро проснулся. Его мутило. Он дважды вставал с постели, думал — вырвет, но стоило ему выйти во двор — отпускало.

Второй раз задержался во дворе подольше. Стоял, привалившись к стене, шумно вдыхал и выдыхал влажный ночной воздух.

Вильма вышла к нему, когда он снова собирался пойти лечь.

— В чем дело, Имришко?

— Не знаю. Как-то нехорошо мне.

Она стояла в двух шагах от Имро в одной тоненькой рубашке, как бы молча разглядывая его, хотя лица не было видно.

Приблизилась чуть. — Очень плохо тебе?

— Почем я знаю. Должно, переел.

— Ты же мало ел.

— Ничего. Пройдет. Мне уже лучше. Ступай в дом, еще простынешь!