Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

Иногда немного помогает Вильме, поливает цветы в парке, неделю тратит на то, чтобы подстричь живую изгородь, уж очень она запущена, лучше его, пожалуй, только Вильма могла б это сделать, однако с той разницей, что управилась бы с этим за день, самое большее — за два.

Иногда он просыпает целый день, а все равно чувствует, что не выспался, тогда и вечером раньше отправляется на боковую.

— Все из-за этой хмары! — утешает его Вильма, и если в этот момент она и сама немного хмурится, так только потому, что злится на небо. — Наверняка опять упало давление. Увидишь, как завтра либо послезавтра небо прояснеет, тебе опять легче станет.

И это действительно так. Если Вильма и раньше любила голубой цвет, то теперь она любит его еще больше. И Имро его полюбил. И она теперь чаще смотрит на небо, чаще, чем прежде.

А поскольку оба, и даже, пожалуй, сам мастер, изо дня в день, обыкновенно прямо с утра, глядят на небо и если дело, похоже, к дождю, утешают друг дружку, словно бы хотят этим голубым меж собой поделиться, то и не диво, что Вильмин сад вдруг почти весь заголубел — в нем уже уйма больших, маленьких, мелконьких и вовсе малюсеньких, синих и белых, а главное, голубых цветков.

И деревенские дивятся: как мог их парк за столь короткое время так измениться. Да и чужие, что приходят в Околичное, нередко останавливаются: до чего у вас тут красиво! Как зелено, свежо, все в цвету, где пестреет, а где голубым голубеет!

Вильма при таких словах хорошеет. А как не хорошеть? Кого бы похвала не порадовала? Но на самом-то деле Вильма потому хорошеет, что чаще на воздухе. Работа ей на пользу.

И Имро, право, и ему работа понемногу начинает идти впрок. Снова он постигает движения, которые позабыл, от которых отвык, но теперь он осваивает их, а с ними обретает и прежнюю ловкость. Вот только приходится чуть больше сосредоточиваться на работе, углубляться в нее и не разговаривать, поскольку для разговора Имро нужна иная сосредоточенность, чем для работы.

Но совсем без разговоров все-таки не обойтись. Мастер иной раз, завидев, как его подмастерье мается с балкой, окликает его: — Отдохни, Имришко! Куда нам спешить.

Имро поднимает голову. С минуту дивится, почему это отец ему помешал, а потом, как бы признав, что пора и отдохнуть, садится на балку и прижигает сигаретку.

Оба курят. Отдыхают.

— Торопиться-то особо некуда! — подбрасывает мастер.

— А мы и не торопимся, — отвечает подмастерье.

И опять оба молчат. Курят, отдыхают.

— Знаешь, Имришко, что я тебе хотел сказать? — чуть погодя снова отзывается мастер. — Надо бы тебе с Вильмой быть малость поласковей. Не скажу, что ты неласковый, но мог бы быть и поласковей. Когда-никогда найти для нее и слово получше. Побольше хороших слов.

Имро делает вид, что не понимает отца:

— А мне вроде не кажется, что я неласковый.

— Да я и не говорю этого, — мастер подходит к подмастерью осторожно, — но думаю все же, ты мог бы сказать и больше, больше хороших слов. Да ты понимаешь меня. Не хочу к тебе с советами лезть.

— Сердится она на меня? — удивляется Имро.

— Упаси бог! — успокаивает его мастер. — За что ей сердиться? Мне никогда на тебя не жалуется. Хорошая она девка. Обихаживает нас. Обоих. И тебя и меня. Ты должен думать о ней.

— А я вроде и думаю, — пожимает плечами подмастерье.

— Так думай больше, — стоит на своем мастер, но опять же бережно, чтоб ничего не напортить. — Думать должен, Имришко. Она того заслуживает.

Курят. Отдыхают. А докурив, молча опять берутся за работу.

Как-то раз он снопа подался в именье. Возможно, и сам не знал почему. Пожалуй, хотелось пройтись, а то, может, снова повидаться с Ранинцем. Хотелось с ним повидаться, но на сей раз не было ему удачи — Ранинца он так и не увидел.

Зато повстречалась ему Габчова. Сперва его не узнала, а потом пригласила в дом.

— Одна живете? — спросил он, усевшись за стол.

— Одна. С Доминко. С сынишкой. Ходит уже в школу. А мужа нет. Убили его, вы же знаете. Постойте! Да ведь вы тоже с ним были. — Она подсела ближе к нему. — Ведь вы с ним были. — И сразу в слезы. — Видите, какая я глупая! Вот всякий раз плачу, хоть и привыкла. — Слова выплескивались из нее, иные фразы она не договаривала, хотела разом все выложить. — Дали мне квартиру управителя, он-то живет теперь в Церовой. Там у него и квартира, и канцелярия. И я работаю теперь в канцелярии, — похвасталась она. — Живу лучше. Все есть, видите вот… — И опять на глазах слезы. — Сейчас пройдет. — Она поискала платок и, не найдя его под рукой, пошла взять из шкафа. — У меня все есть, только мужа нет. Ну скажите, надо ему это было?