Имро внезапно умолк. Словно бы на мгновение удивился или задумался над собственными словами. — Ну и разболтался я, — улыбнулся он. — Ни дать ни взять тата. Вот ведь, редко когда с тобой разговариваю, не говорю много, но иной раз придет на ум… — Имро невольно сделал несколько шагов и, посмотрев на Вильму, встретился с ней взглядом. — Я все кажусь тебе, наверно, неблагодарным, Вильма?
Она держала в руках кастрюлю с супом. Улыбнулась удивленно: — С чего ты взял?
Они с минуту глядели друг на друга, и Имро невольно снова почувствовал, до чего она близка ему, но выразить это словами было вроде неловко, даже глупо. Ведь уж за одну эту улыбку полагалось бы ее обнять!
Он сделал шаг, вернее, два, погладил ее по плечу, потом обнял, но лишь одной рукой, и вскоре отнял ее, словно опасался, что Вильма поставит кастрюлю на стол и ему придется обнять ее обеими руками, и, пожалуй, обнять по-другому.
— Не тревожься, я тебя очень люблю! Правда, очень! — Он сжал ей плечо, и на этом все кончилось. А потом повторил еще раз: — Если хочешь, пойдем вечером погуляем!
8
Начал он ходить с отцом и на работу, правда особенно мастеру не помогал. Да мастер сперва не очень-то на него и рассчитывал. Главное, чтоб Имро потихоньку опять втягивался в работу или хотя бы приохотился к ней. Мастер без такой подмоги легко обошелся бы. Иной раз приходилось ему прибегать к сторонней помощи. А впрочем, даже всегда. Всегда к сторонней помощи. Ведь если захочешь поставить дом, а на этот дом — кровлю, ой сколько надо натаскать бревен, а из этих бревен вынуть, высвободить столько брусьев, балок, прогонов либо поперечин, в общем-то целый венец, да и не только его, брусок к перекладине, подкос к подкосу, затяжку к затяжке, подвески, полицы, распорки, висячие стропила, бог ты мой, столько перекладин и перекладинок, ну может ли одного человека достать на все это?
Частенько мастеру и подсобляют, но ему все кажется, что работа у него спорится медленно, правда, годочки тоже дают себя знать, так что, хочешь не хочешь, а приходится рассчитывать и на посторонних, порой и на посторонних, для которых что-то делаем, ведь, собственно, для кого мы трудимся?
А мастер, раз он мастер, не смеет слишком щадить людей. Если речь идет о работе, так пусть работа идет. Где же еще может, а то и должен мастер показать, что он действительно мастер? А ежели кто подмастерье, так пускай слушается, подмастерничает, не то заново учится. Да хоть бы он был — а он и есть — родной сын, пускай заново учится. Раз хочешь быть подмастерьем, а потом мастером, учись, дружок, тебе надо учиться! Я мастер, человек с понятием, но ты, сынок, должен учиться! Заново пообвыкнуть в работе. Человек разве может без дома? Дома нужны. Знаешь, сынок, сколько на свете людей, и каждому хочется где-нибудь жить, так что ты, сынок, сделай милость, если и забыл, чему я тебя учил, будь добр, начни сызнова! Знаю, у тебя нету сил, но все равно, размельчи хотя бы кирпич или кусок кирпича, чтобы путем мне шпагат натянуть. Подержишь его, а я брусок им припорошу.
Черт возьми, Имро, да помоги ты наконец!
9
Вильма очень этим гордится. Теперь у нее и времени хватает. Хоть работы невпроворот, а кажется ей, что спроворила бы еще больше. И со стряпней она уже головы не ломает. Не то чтобы перестала готовить, нет, напротив, постоянно что-то выдумывает, все кухарит, кухарит, и, чем больше блюд выдумает и обычно их приготовит, тем быстрей все у нее спорится, да и вкусней все. Что же случилось? Что могло случиться?
Она и за садом приглядывает. И все у нее сразу зацвело или хотя бы пошло зеленеть. Поначалу были первоцветы, самые разные: коричневые и коричнево-красные, лиловые и цвета цикламена, а цикламеновых — больше всего. Прошлый год пошла покупать первоцветы и поначалу не знала, которые выбрать. Столько же их там было! Особенно этих, цикламеновых.
Но какие, какие из них выбрать, когда их уйма. Когда и глядятся одинаково. У каждого немножко иная сердцевинка, где сердцевинка маленькая и почти белая, где — вы же их видели — сердцевинка темно-красная или красная переходит в оранжевую либо в желтую, а то в белую и уж потом в цикламеновую.
Самые, однако, занятные — коричнево-лиловые, да их мало. Желтых у нее достаточно, но их найдешь в любом саду, а Агнешка даже говорила, что и в Турце растут такие же первоцветы, правда чуть бледнее, и притом где хочешь на воле. Ведь в Турце и сон-травы больше, чем здесь, уже с весны на камежнике распускаются сон-трава и первоцветы, и первоцветы всегда возле этой лиловой пушистой сон-травы, только на камежнике они цветут чуть по-другому, у них темно-желтый, сильно пахучий цветок и бледные серо-зеленые гладкие листья.
Читать дальше