Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

Вот как Имро умеет обманывать! А что, если Вильма не спит? Вдруг еще ждет? Он сказал, что в имении долго не задержится. А теперь что он скажет? Где был так долго? Какую небылицу, какую отговорку он еще выдумает?

— Йожо уже не приедет! — сказала Штефка.

— Откуда знаешь? — пробормотал Имро. — Еще может приехать.

— Нет, я знаю. Он уже бы приехал.

Помолчали. Прислушались. Стрекотали сверчки. Потом Имро подумал об отце и следом — о братьях. Где они? В самом деле, где Ондро и Якуб?! Что они делают?

В мысли его затесался и свояк Штефан, муж Агнешки. Агнешка, да и Вильма вечно теперь над ним причитают, тревожатся, будто с ним что-то случилось. Может, зря и тревожатся. Просто застопорилась где-то почта, задержались Штефановы письма. Почта сработает, и, глядишь, завтра-послезавтра опять придет почтальон, заглянет во двор и, смеясь, крикнет: «Срочное! Заказное!» И опять все будет в порядке. Может быть. Поглядим. Надо надеяться! Да и что может случиться со Штефаном? Агнешка наладилась было к нему, да мать с Вильмой отговорили ее. Имро предложил свои услуги, но, верно, сказал это не очень-то веско и убедительно — женщины отнеслись к его предложению несерьезно. А может, он и предложил несерьезно.

Стрекотали сверчки. Штефка прижалась к Имро и, склонив голову ему на плечо, сказала:

— Как тут светло! Я бы на всю ночь тут осталась!

Она ждала ответа, но Имро молчал. И Штефка придумала новую фразу, показавшуюся ей, правда, довольно мудреной, но она все равно ее изрекла, причем даже как-то торжественно, чуть выпрямившись:

— Как скупится это лето на темноту!

Имро недвижно стоял, обнимая Штефку одной рукой, но тут протянул и другую, обвил ее талию и, слегка нагнувшись, стал целовать в губы.

Вскоре они двинулись. Штефка сказала: — Йожо сегодня уже наверняка не приедет.

— Все равно надо идти. Уже поздно. Тебе надо выспаться.

— Ты чего на меня валишь?

— Я не валю. Нам обоим надо выспаться.

Стрекотали сверчки. Штефка о чем-то говорила, но Имро не мог вникнуть в ее слова, хотя и пытался, пытался, его все больше одолевали собственные мысли, он хотел их отогнать, не думать, хотя бы пока не простится со Штефкой, но мысли были сильнее его, он просто перестал Штефку слушать, шел рядом, но не воспринимал ее слов и вроде бы даже забыл о ее присутствии; перед ним вдруг возникли другие лица, хорошо знакомые, лица его ровесников и однокашников, многих он не видел уже давно, но сейчас они были как бы и впрямь перед ним, они беззвучно, один за другим, обращались к нему, но он не понимал их, да и не очень-то хотел понять. Он спрашивал их, или ему казалось, что спрашивает: «Где вы и что делаете?» И задавал он им этот вопрос прежде всего потому, что боялся, как бы они в свой черед не спросили его: «Что ты делаешь, Имро?! Где ты и что делаешь?» В самом деле! Что, если многие годы спустя его спросят: «Имро, а ты, где ты был? Что всю войну делал? Как тебе удалось от нее отвертеться? Кто тебе это обстряпал? Почему ты не был с нами? Почему тебя не призвали ни в ударные части, ни в части прикрытия? Мы разрушали лачуги, поджигали сараи, амбары, а ты сидел дома, корчил из себя героя, а может, и смеялся: «Вот воюют, не зная за что!» Мы уничтожали, взрывали мосты, а когда нам самим нужен был мост, который взорвали у нас под носом другие, тогда мы оглядывались и спрашивали: «Имро, ты где? Почему нам не поможешь?» А однажды мы нарубили деревьев, сбили плот и спустились по течению Дона под стены Ростова; да, словацкие хлебопашцы-плотовщики шли на Ростов, а потом помогали немцам грабить и изводить советскую пшеницу! А где был ты, Имро?! Что ты делал, герой! Мы надрывали глотки под Липовцом, но твоего голоса не слыхали. Может, ты и сочувствовал нам, жалел нас, сидя где-то в Словакии, хотя мы этой жалости не заслужили. Мы видели тысячи тысяч несчастных, живых и мертвых, солдат и не солдат, толпы пленных и раненых, полчища оборванных и голодных людей, с ними мы так легко могли объясниться, и они, верно, с радостью приветили бы нас в своем доме, если бы мы его не разрушили и не заставили их, бездомных, скитаться с подушкой под мышкой и с пустым котелком за плечом по бесконечно долгим дорогам. А мы все шли; ворча, плелись за немецким сапогом и под защитой немецкого штыка, увертываясь от пуль красноармейцев, дошли до самого Кавказа. Мы спрашивали себя: пахарь словацкий, что ты делаешь, что ищешь ты на Кавказе? Имро, где ты тогда был?! Что делал? Многие из нас перешли на сторону красноармейцев, но мы и там тебя не нашли. Напрасно мы озирались вокруг, там тебя не было. А в сорок четвертом, что делал ты в сорок четвертом? Отвечай, храбрец! Скажи, что ты тогда выдумал? Какие тогда у тебя были заботы? Какое ты принял решение и как себя вел? Что совершил?»