Карел Конрад - Отбой!

Пепичек кончил свой рассказ. На его впалых щеках — добродушная, чуточку гордая усмешка.

Какая у него изумительная сила воли, какое непреодолимое отвращение к казарме, если он сумел так героически вынести все эти физические и моральные муки! Всю первую неделю его держали на хлебе и воде. Но его поведение не изменилось — все те же мирные, спокойные, но упрямо однообразные ответы.

Теперь он в общей палате. Это тоже немалое испытание. Сумасшедшие развлекаются тем, что гадят друг другу в обеденные миски. И другие выходки в том же духе. Запах в палате такой, что сдохнуть можно. Пепичек прячет свою тарелку и миску под матрац, заворачивая их в бумагу.

Один взгляд на всю эту обстановку, на загаженные миски заставил бы более слабого человека броситься в канцелярию с криком: «Я здоров, выпустите меня!» Каково же было здесь нашему чистоплотному Пепичку!

— Некоторые коллеги, — говорит Пепичек, — распевают «Wacht am Rhein» [103] «Стража на Рейне» (нем.) — шовинистическая немецкая песня. , но зря стараются, всем ясно, что они симулянты.

Обширное трехэтажное здание наполнено жалкими жертвами войны, потерявшими разум в армии, сошедшими с ума от ужасов фронта. Некоторые обезумели во время ураганного огня или штыковых атак. Особо буйных держат в подвале.

— Помолчим минуту. Слушай.

Я прислушиваюсь. Из глубины здания доносятся какие-то глухие звуки, точно сами стены рыдают.

— Самое тяжелое впечатление, — продолжает Пепичек, — производит один сорокапятилетний ополченец. Он всегда сидит на полу на одном и том же месте и играет со спичечной коробкой. Здесь же он спит и справляет все свои естественные надобности.

— По ночам я не сплю и слушаю, сидя на кровати. Некоторые психи оживают в полночь, точно духи в сказках. Из подвала раздаются исступленные крики буйно помешанного капитана: «Vorwärts! Vorwärts!» [104] Вперед! Вперед! (нем.) Толстые стены несколько смягчают этот вопль, но все же он мучительно бьет по нервам. А потом опять могильная тишина. Стекла в окнах у нас в палате толстые, ветра не слышно, мы живем как улитка в раковине. Всю ночь, как это ни глупо, надо бодрствовать, ибо в нашей палате был уже случай, когда один больной ни с того ни с сего откусил другому ухо. Отсыпаюсь я днем, все-таки безопасней.

Страшный дом! А еще страшней — подвал.

— С надзирателем у меня самые лучшие отношения. Недавно я получил жалованье за целый месяц, купил у него табаку и перепродаю его коллегам по палате…

Из глубины здания доносится глухой шум. Какофония криков вздымается, как вой грешников в загробном мире. Внизу, во втором этаже, какой-то сумасшедший поет очень хорошим голосом. Вопли в подвале не прекращаются, они несутся оттуда точно на одном дыхании: «Viktoria lieb’ Vaterland magst ruhig sein lieb’ Vaterland magst…» [105] Победа… любимая родина может быть спокойна, любимая родина может… (нем.) В ответ, как в зверинце, оживают и отзываются все клетки — а-а-а!!

Пепичек с улыбкой наблюдает мой испуг. Он рад, что «представление» началось и я смогу увидеть, в какой обстановке он живет.

— Это еще пустяки, — говорит он не без гордости, — вот когда капитан взревет: «Vorwärts!», у тебя кровь застынет в жилах.

Где-то рядом слышатся торопливые шаги.

— Днем им быстро затыкают глотки, — говорит Пепичек, — а вот ночью служителям иной раз не хочется вставать и бежать со смирительными рубашками. Говорят, капитану делают инъекции для успокоения. Но ты не думай, что персонал очень беспокоится о нашем здоровье, им все равно, пускай больной хоть сдохнет в припадке: они боятся другого — чтобы симулянты не переняли поведения настоящих больных.

Слышно, как где-то лупят ногами в дверь.

— Тоже, наверно, притворщик, — сочувственно замечает Пепичек. — А не принять ли и мне посильное участие в концерте? Кричать: «Хочу в Прагу!» Впрочем, скажу тебе, больше всего шума от симулянтов. Настоящий псих ведет себя смирно, пока его не охватит приступ бешенства. А симулянт всегда норовит обратить на себя внимание. Натуральный, стопроцентный сумасшедший никогда не реагирует на окружающий шум. Вот смотри, капитан — наш самый страшный пациент — не подает голоса. Вообще беснуется сейчас всего один настоящий сумасшедший, все остальные, те, что подпевают, это только дилетанты. Они отзываются на всякий шорох, точно соревнуются в буйстве…

Мы слышим хлопание дверьми и опять поспешные шаги. Затем наступает тишина.

— Готово. Надели молодчику выходной костюм! — говорит Пепичек, довольный моим испугом перед этим лечебным заведением, у которого к тому же была жуткая акустика. — Не завидую я ему. Мне тоже пришлось два дня побыть в смирительной рубашке. Но выкачивание желудка — это куда хуже! Честное слово, мне казалось, что я уже совсем умер. И все-таки я сказал: «Пожалуйста, господа, я хотел бы в Прагу».