Карел Конрад - Отбой!

Ничто не изменилось.

Только клен у входа покрылся багрянцем, как и здесь, на плацу. Осенняя листва напоминает мне о начале учебного года еще и потому, что в школе я всегда путал краски, плохо отличал «охру № 1» от «охры № 2». И сейчас, глядя на опавшие листья, я думаю не о том, как прелестна их окраска, а вспоминаю школьную таблицу — кармин, ультрамарин, охра…

Парты в нашем классе, наверное, заново покрашены, пахнет свежим лаком, новыми тетрадями, карандашами. А фамилии наши давно вычеркнуты из классного журнала.

В госпитальном парке ученики курят и болтают о девочках, о вчерашних встречах и свиданиях на обычном месте: около павильона.

А нам уже не нужно прятать папироску в рукав, как тем юнцам, еще не знающим военной формы… как тем молокососам!

«Zum Gebet!»

Мы преклоняем правое колено, снимаем фуражки, кладем их на левое колено.

Сколько цветов безвременника кругом, на склонах гор!

От Медвеграда налетел порыв холодного ветра… Парочка влюбленных блуждает там, в горах. Интересно, что думает он, глядя на солдат? Был бы с нами, в строю, мыслил бы иначе. Вот он совсем близко, а нам кажется антиподом — так мы различны. Словно от окриков унтера изменился молекулярный строй в нашем теле. Все существо, все чувства человека меняются, когда он надевает солдатскую форму. Так первое прикосновение магнита меняет направление молекул в стальном бруске.

Молодой человек стоит в каких-нибудь ста метрах отсюда, но какое расстояние между нами! Вроде про́водов на вокзале — машешь ты и машут тебе. Обе стороны делают одно и то же, но какая разница — махать другу, уезжающему в далекие края, или махать из окна уходящего поезда. Почти то же, что созерцать узника в забранном решеткой окне или быть самому узником и глядеть сквозь решетку.

Молодой человек смотрит на нас, мы на него. Поменяться бы местами! Если бы мы могли стоять бок о бок с любимой девушкой, глядеть на послушно марширующих солдат… Если бы поменяться местами!

Видимо, мои товарищи думают о том же. Едва отдана команда на отдых, бедняги облегчают душу скабрезными замечаниями о парочке.

Ах, сколько здесь цветов безвременника!

Капрал Рыба рассказывал нам, что творилось на сербском фронте. Итальянский фронт, по его словам, это, мол, еще благодать, особенно если попадешь на хороший участок, где есть надежные укрытия. А вот в Сербии…

Эх, лучше и не говорить!

Идет дождь. Ноги вязнут в грязи. Мы тащимся по лужам, даже лица у нас забрызганы грязью.

Я взволнован рассказом Рыбы о том, как Deutschmeister’ы схватили сербского партизана и привязали его к рельсам, где должен был пройти поезд. Меня охватило такое же нервное напряжение, как в свое время на уроках музыки, когда я не мог играть, если видел в окно, что подмастерья пинают пса во дворе у мясника… Смычок в моей руке соскакивал со струн.

Вот, прочтите, пожалуйста, письмо, оно пришло в Загреб из Truppenspital [96] полевого госпиталя (нем.) . — Feldpost 406 — от Франтишека Длоугого, лежавшего там с ревматическим отеком ног. Его койка была рядом с койкой Пепичка.

«20-го числа вечером Губачек сквозь сон молол какую-то чушь, мы думали сперва, что он нарочно. Разбудили, а он ругается. Утром он встал раньше всех, оделся, умылся и ушел. К обеду его нет, к ужину тоже. Вечером была Inspektionsdoktor [97] медицинская проверка (нем.) . , а Губачека нет как нет. Врач записал фамилию и утром подал рапорт. А нам влетело, что не донесли с утра. Начались поиски. И у нас и в училище все думали, что, наверно, он утопился в море. Ушел-то ведь он без гроша в кармане и без куска хлеба, и откуда ушел-то — из лазарета, где получал диетический стол, каждый день жаркое! А ведь он так изголодался.

Неделю искали, и вся зря. Наконец 20-го числа его привел жандарм. Забрал его где-то в Обчине, недалеко от передовых позиций, как раз когда Пепичек лез через заграждения. Как он туда добрался — пешком или поездом, — не знаю. Может быть, втерся в вагон к какой-нибудь маршевой роте. Сейчас его здесь нет, перевели к вам, в Загреб, под особое наблюдение. Не знаю, доведется ли еще увидеть его. Вы, ребята, сходите к нему в Garnisonsspital [98] гарнизонный госпиталь (нем.) . и отпишите нам, как и что».

Старший фельдшер не пускал меня. Похоже было, что мне не удастся попасть к Пепичку. Видимо, мое встревоженное лицо казалось подозрительным.

Что за скверный лазарет! Запах и вся обстановка напоминают захудалую богадельню.

Я продолжал настаивать на свидании с вольноопределяющимся Иозефом Губачеком. Тщетно. Оставалось уйти не солоно хлебавши.