Карел Конрад - Отбой!

Гул пальбы нарастал еще сильнее, врываясь в тишину, когда с наступлением ночи утихало море. Не в силах уснуть, мы сидели, обнявшись, у окон. Всеми владело опасение: если будет прорыв фронта, нас первыми бросят в подкрепление. А мы служим всего какой-нибудь месяц!

Антон, флейтист из нашего школьного оркестра, аккомпанировавшего на уроках танцев, стал наигрывать наши любимые народные мелодии. Он хотел немного развлечь нас, но это оказало обратное действие. Многие потихоньку расплакались. Ведь среди нас сейчас не было Пепичка, перед которым мы стыдились своих слез. Значит, можно поплакать — украдкой и тихо. Не так, как на границе Чехии, в Сухдоле, а беззвучно, с тихой горечью, без отчаяния.

А Пепичек так и не побывал на плацу, он даже ружья не держал в руках. В Загребе он все время находился в лазарете, среди слабосильных солдат, а здесь, в Фиуме, не был еще ни на одном учении. Срок его ареста уже близился к концу, оставался один день, когда наступила наша очередь нести караульную службу на гауптвахте.

Ночью мы выпустили Пепичка, и я лег рядом с ним, как когда-то, в поезде или в казарме № 18. Мы лежали под сенью кактусов бесконечно счастливые, что здесь нет Газибары и можно без опасений шептаться; нам казалось, что нужно поговорить о чем-то очень важном. А кругом дышала южная ночь, полная непонятных и загадочных звуков.

— В одиночестве у меня было достаточно времени и возможности поразмыслить, что такое война, — серьезно сказал мне Пепичек. — Это, друг мой, чудовищная и мерзкая бессмыслица! К тому же она вопиюще противоречит элементарным требованиям гигиены. Раньше я не сознавал всего этого так ясно… Ты не спишь?

— Нет, нет, продолжай, я рад поговорить с тобой. Мне заступать еще только через четыре часа.

— Наблюдал я каждого из вас, — продолжал Пепичек шепотом. — Зря вы стараетесь. По-моему, человек не должен отдавать войне ни на йоту больше того, что ему по силам. Я буду маршировать не спеша. Пусть делают что хотят — не дождутся от меня ни одного резкого движения. Только не спеша, только потихоньку. И так все время, с самого утра, а не только когда я устану. Такова будет моя система.

— Все равно тебя заставят, и будет еще хуже.

— Заставят? Нет, мне нечего терять. И я приму такую тактику с первого же дня.

— Твои физические данные — за тебя, — сказал я, подумав, — они в твою пользу. Нервы у тебя хорошие, движения неторопливые, спокойные.

— Посмотрим, неужели власть войны настолько безгранична, что и душа поддается ей? — и, помолчав, Пепичек добавил: — Итак, послезавтра мое первое испытание. Имей в виду, это не будет пассивное сопротивление или открытый протест. Я буду вести себя совершенно естественно, останусь верен своему физическому «я». Притворяться мне не придется, я буду двигаться в меру своих сил, а у меня их не так уж много. Интересно, как мне это удастся?

Он помолчал и добавил несколько раздраженно:

— Пусть к нам явится хоть сам военный министр, я не стану маршировать перед ним так лихо, как вы перед Газибарой.

— Тебя опять посадят на гауптвахту, а потом пошлют в окопы.

— А коли так, то я брошу есть и попаду в госпиталь. — Он сказал это медленно, но с такой решимостью, что я содрогнулся.

— Смотри, сгубишь свое здоровье!

— Нет, дело решенное. Чтобы избежать фронта, надо начать действовать заранее, уже сейчас. Ну, давай спать, нечего зря тратить время, — дружески заключил Пепичек.

Я не мог сомкнуть глаз, все думал о его словах. Я и сейчас с грустью думаю о них. Он говорил сдержанно и очень отчетливо, как говорят дети и святые. Может быть, я плохо понял его, именно потому, что содержание его слов не вязалось с тем, как это было сказано. Говори он пылко, мятежным тоном — другое дело, но нет, он произнес эти слова скромно, даже робко, безо всякого подъема, без воодушевления, которое обычно убеждает и придает решимость. Он был настолько простодушен, что всерьез готовился вступить в неравную борьбу, — на одной стороне чистый человеческий разум, на другой — ужасающая сила военщины. Как маленький Гонза из сказки, выступивший против великана. Ах, этот благородный чудак!

В памяти у меня еще звучали последние слова Пепичка перед сном:

— Вам бы только издыхать да охать: «Ах, Зденочка, ах, Манечка, ах, Блаженка!..» Я вот как раз читаю «Азиатские новеллы» Гобино — увлекательная штука! Рассказ «Пальма» напомнил мне о вас. Вы тоже немного фаталисты, как люди Востока, вы так же покорны судьбе… Кстати говоря, после войны уже не может быть хорошей жизни. Все мы будем уже стары, как луна.