Ольга Гладышева - Оползень

— Все, все! — повторяла она. — Больше не надо! Не хочу!

Глядя в одну точку остановившимися глазами, она взвела курок, подошла и заперла дверь комнаты.

Сразу же в дверь заколотили, дергая ее. Крючок сорвался.

— Сержант Кучумова! — захрипел не своим голосом Костя. — Я вас арестую!.. Трое суток!

Воля кинулась ему на грудь. Они долго стояли, обнявшись, пока дрожь не оставила ее.

— Костя, я стану сильной, — шептала она. — Клянусь, стану… Обещаю тебе.

Через два дня на ее глазах, когда она возилась со шлангом бензозаправщика, еще один подбитый самолет с трудом приземлился на аэродроме. К машине побежали политрук Мазаев и комсорг Осколов.

Ядовитая черная волна взрыва яростно взвилась на их пути…

Останков не нашли никаких. Так что и хоронить было нечего…

…Военные девочки — незамужние вдовушки — неоплаканные судебки! С кем разделите, кому изольете то, что видели, что пережили? Мамам? Они вздохнут осторожно и скажут: «Позабудь. Ты молодая», потому что они хотят дочерям счастья. Нельзя стать счастливой, если не забыть это… Отцам своих детей? Но зачем им, любящим, знать об этом? Ведь они тоже хотят счастья!

…Ходите по воду — там над синими реками печаль. Щурьте глаза в полях — там тропинки пусты… Приходите в рощи — там в листве ветер и солнце играет. Не ищите нигде того, что разнесло, растворило в черном дыме взрыва. Было чистое дыхание, хотя курили махорку, была робость, хотя были отважны, была любовь посреди смертей, а стала только память, память, память…

Все в жизни хотят счастья. И для вас память станет жизнью, станет вашей силой.

Она сидела в дежурке, штопая чулок. С удовольствием ощущая на руке шелковистое тепло фильдеперса, Евпраксия Ивановна ловко поддевала иглой натянутые над прохудившимся местом нитки. Штопка выходила мелкая, просто виртуозная, даже художественная. Молоденькие врачихи завидовали, но никак не могли научиться, терпения не хватало.

В дверь просунула голову няня:

— Зовут вас в пятнадцатую, сибирский зовет.

Евпраксия Ивановна вошла в палату, не зажигая света:

— Ну, что тебе?

— Я забыл вам сказать, — прошептал Федоров, чтоб не разбудить товарищей, — подите сюда… Когда Александр Николаевич в расщелину-то с золотом оборвался… мы ведь нашли его с Лушей, тем же летом нашли на самом дне. Передайте ему.

— Господи… что ты… камень с души… пудовый…

Евпраксия Ивановна, задыхаясь, нашла в полутьме руку раненого, припала к ней губами.

Трамваи совсем перестали ходить. Не чуя ног, торопилась Евпраксия Ивановна через весь город с ночной смены.

Дверь дома была не заперта. Не снимая ватника, Александр Николаевич сидел на стуле спиной к ней.

— Почему так холодно? Ты не топил? — оживленно заговорила Евпраксия Ивановна, оттягивая свое сообщение, заранее зная, какую радость и облегчение принесет оно мужу. — А у меня такой подарок! Такая новость! Сейчас затоплю — расскажу.

Муж не отозвался. Она выбежала и вернулась с дровами. Он все так же сидел.

— Ты не в духе? — Евпраксия Ивановна осторожно отломила от спичечного гребешка одну спичку. — Наверное, опять Мезенцев был? Не пускай ты его больше! У меня в палате лежит Лушин муж.

— Какой Лушин муж? — Голос Александра Николаевича был безжизненно ровным.

— Ну, помнишь, у нас была Луша? Ах, долго рассказывать! В общем, он работал у тебя на прииске и нашел то золото, что вы везли с Тунгусовым, когда все это случилось… В ущелье нашел. И он сдал его Мазаеву сразу же. И все теперь знают, что вы с Иваном не виноваты. Понимаешь? У меня было такое чувство, будто смертный приговор мне отменили.

Она остановилась, наконец заметив состояние мужа.

— Саша, даже это тебя не радует? — спросила она, как и много лет назад, теми же словами.

Он встал и молча обнял ее. И стоял так очень долго. И гладил ее по голове и по лицу жесткой старой ладонью. От ватника пахло дымом и мышами, пахло бедностью.

Прижавшись виском к колючему подбородку мужа, Евпраксия Ивановна чувствовала, что подбородок мокрый и губы дрожат. И весь он дрожал мелко, не переставая, безуспешно пытаясь справиться с собой.

— Терпи, Кася, — сказал он наконец пересыхающим голосом. — Нам в горе осталось дожить меньше, чем прожили мы с тобой в радости.

Только тогда она увидела из-под его руки похоронку на столе.

— Вас как зовут?

— Воля.

— Воля?

— Да, — сказала она совсем шепотом.