Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

…Топорков вздрогнул. За плетнем, у крытой дранкой мазанки в три подслеповатых окна, где пышно, последним осенним цветом цвели золотые шары, он увидел лицо, которое на миг приковало его внимание и заставило забыть обо всей деревне.

Оно густо заросло кудлатой бородкой, и нечесаные пепельные космы скрывали лоб. Но бородка была нестарой, молодцеватой, купеческой была эта бородка, и из-под пепельных косм смотрели на Топоркова свежие, с твердым жизненным блеском глаза.

Майор приостановился на миг, насупился, как будто припоминая что-то, но затем двинулся дальше.

– Что это у вас за бородач вон в той мазанке с цветами? – спросил он Стяжонка и оглянулся еще раз. Но лица у золотых шаров уже не было.

– А… То Фроська взяла в приймы. Пленный. У нее хозяйство, вот и взяла, будьте любезны. Мужик гладкий, помогает. Сидор, если вернется, в обиде не будет. Он прежде всего хозяйство ставит, – пояснил Стяжонок.

В конце улицы, как бы запирая своим увечным телом выход к березовой роще, стоял, опираясь на самодельные костыли, одноногий, свирепого вида мужик. Широкие плечи его были приподняты от костылей, как крылья.

Когда Топорков со своим эскортом приблизился к одноногому, он молча указал костылем на двор, и они прошли за плетень, где выстроилась, как по ранжиру, босая конопушная детвора.

– Коваль! – сказал одноногому Стяжонок, и смешливые хитрые глаза старика, юлившие при встрече с незнакомыми лесными людьми, были строги, и голос звучал почти начальственно. – К нам товарищи пришли на ночевку. Надо поспособствовать.

– Ясно! – мрачно сказал Коваль. – Надо их не в дом, а в клуню. Там безопаснее, выход к лесу на три стороны. – И буркнул, обращаясь к детворе: – Мишка с Катькой, баньку на задах, у клуни, топить! Санька, бери Тишку, Макогоновых, Степняков – и гоните овец пасти на концы деревни. Всю ночь будете пасти, с кострами. Чтоб ни одна живая душа – ни туда, ни сюда без вашего глаза.

Словно ветром сдуло детвору.

Напряженное лицо Топоркова просветлело.

– Спасибо, – сказал он, улыбаясь Ковалю одними глазами.

– Коваль! – представился одноногий и протянул страшной жесткости ладонь. – Участник белофинской.

Его темные, суровые глаза сощурились в ответной улыбке.

– Вот это и есть мой зять, будьте любезны! – сказал Стяжонок с гордостью.

Перед большой, крытой порыжевшей уже, подпрелой соломой клуней на огороженном току хрустели свежим, сочным сеном лошади. Рядом, у телег, постукивали топорами Стяжонок и Коваль. Они меняли заднюю ось, примеряли колесо. Топорков помогал им.

Коваль, отставив костыли и подпрыгивая на одной ноге, работал ловко и ворочал дрогу с такой легкостью, что в голову невольно приходила мысль о том, какой неимоверной силы был этот черноволосый мрачный мужик до увечья.

Неподалеку примостился и Бертолет со своим электровзрывателем. Он был занят тем, что прилаживал к доске сложную передачу, главной составной частью которой была ржавая зубчатка от велосипеда с торчавшим, как кость, шатуном, и Стяжонок не без иронии посматривал на эту конструкцию.

Наконец старик не выдержал и спросил, щуря глаз:

– Извините, вооруженный товарищ, для каких надобностей вы это делаете… вроде велосипеда?

Бертолет поднял на старика ясные свои, наивные глаза.

– Подрывное устройство, – охотно пояснил он. – Раздобыл магнето мотоциклетное, да ведь без маховика не раскрутишь как следует, чтоб снять с него две тысячи вольт… Думаю, видите ли, с помощью передачи…

– Мгм, – сказал Стяжонок.

– Они технику со всей Европы гонят, – громыхнул насупленный Коваль, – а мы их велосипедом собираемся.

– Ничего, ничего, – успокоил их Стяжонок. – Там есть техника, на фронтах, а нам и этого будет… А вы, товарищ, не из учителей? – спросил он у Бертолета заинтересованно.

– Преподавал до войны.

– Вот! – Старик, гордый подтвердившейся догадкой, взглянул на Топоркова, который молчаливо обтесывал тонкую колесную спицу. – Сразу видно: речь культурная. – И вздохнул: – Ох, нема учителей нынче. Ребятишки растут, как волчата – ни тебе алгебры, ни стишка выучить, будьте любезны! Скорей бы вы до дела повертались!..

…Из маленькой бревенчатой бани, что стояла неподалеку от клуни, близ ручья, выскочил распаренный, завернутый в серое рваное рядно Левушкин. Глаза его светились весело: он был прирожденный солдат, Левушкин, он умел ценить минутную утеху, зная, что от боя до боя недолог путь.

– Дуй в баню, Бертолетик! – крикнул он. – Теперь я понимаю, почему на флоте перед сражением приказывали мыться – и во все чистое. С легким паром приятнее возноситься…