Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Обоз снова исчез.

Первыми протопали по песчаной лесной дороге сапоги Левушкина, точнее, не сапоги, а то, что осталось от них, именно: голенища. Ступни Левушкина были обмотаны тряпицами и на римский манер перетянуты крест-накрест тем самым желтым проводом, который разведчик взял у немецких связистов вместе с катушкой.

Бывшие эти сапоги ступали как бы нехотя, заплетаясь друг о друга: Левушкин дремал на ходу. Следом, в отдалении, двигались телеги с безмерно уставшими партизанами. Заморенные кони шли, опустив головы.

Не дремли, дозорный! Но куда там… есть предел и силам двадцатилетнего крепкого парня. И сапоги сами собой вели Левушкина по лесной дороге.

Дремала сестра, дремал и раненый Степан, и голова его моталась на сене от неровного движения упряжки.

На остальных двух телегах сидели Топорков и Бертолет, оба с запавшими, серыми лицами и тоже в порванной обуви. Причем последний экипаж, на котором покачивался, изредка приоткрывая глаза, Бертолет, был без одного колеса: вместо него скребла песок гибкая слега, а позади, привязанные к кузову, плелись пегие «голландки».

Замыкал процессию, отстав метров на тридцать от обоза, таежник Андреев. Шел он довольно бойко, ступая босыми ногами по песку. Винтовку Андреев держал на правом плече, а через левое были переброшены связанные за ушки и неплохо еще сохранившиеся кирзачи.

Облетевший за холодную ночь, пустой и тихий осенний лес стоял по обе стороны дороги, и сквозь легкие чистые березки и осины просматривались дубки, все еще державшие на черных ветвях желтую листву как награду за стойкость.

Три человека вышли на дорогу с какой-то лесной тропинки. Заметили обоз и торопливо серыми тенями шмыгнули за дубки, притаились.

Но Левушкин уже широко открыл глаза – и они мгновенно просветлели. Непонятным, шестым, врожденным чувством он ощутил присутствие чужих людей. Отпрыгнув в сторону, он щелкнул предохранителем автомата.

– Э, выходи! – крикнул он. – Живо!

И тон его не оставлял сомнений, что он не станет медлить со спусковым крючком автомата.

Из-за дубков вышли две старушки и старичок.

Старушки были по-довоенному, по-мирному чистенькие, в черных платках, черных жакетах и черных юбках до пят, будто в церковь собрались, да еще с одинаковыми пестрядинными узелками в руках; правда, и жакетки, и платки, и юбки, и даже пестрядь – все латаное-перелатаное…

Старик же имел вид особый, на нем был промасленный танкистский комбинезон, дополненный лаптями и онучами.

– О! Партизаны! – радостно сказал старик, и прокуренные усы его поднялись.

– Мы не партизаны, – ответил Левушкин, оглядываясь на подходивший обоз. – Не видишь – макулатуру собираем… А ты что за танкист?

– Почему танкист? – необидчиво возразил старик, подходя к телеге, за ним тихонько, скромненько шествовали старушки. – Комбинезон вещь хорошая для осени, малопромокаемая. Сейчас война людей раздевает, война и одевает, будьте любезны.

Проскрипели и остановились повозки. Дедок обменялся понимающим взглядом с Андреевым, несшим свои сапоги на плече. Принадлежность к одному поколению и житейский опыт объединяли их.

– Сначала испугались, – пояснил старик, обращаясь теперь уже ко всем партизанам. – Может, полицаи? Нет, глядим, свои…

– Почему же свои? – спросил Левушкин.

– Во! – и старик взглядом указал на обмотанные тряпками ноги разведчика. – Какие ж вы полицаи?

– Ну ладно, – сурово сказал Левушкин, партизанское самолюбие которого оказалось уязвленным. – Ты что за личность?

– Я Стяжонок Григорь Данилович, это жена моя, – он указал на старушку повыше ростом, – а это сестра ее, свояченица моя, Мария Петровна, будьте любезны!

Партизаны, истощенные переходом, смотрели на стариков безучастными тупыми глазами, и лишь Левушкин вел расспросы.

– Это что ж за фамилия такая или кличка – Стяжонок?

– Зачем кличка? Фамилия. Белорусы мы. Из деревни Крещотки, на реке Сночь, слыхали? А идем в Вербилки, это уж Украина, будьте любезны. В Вербилках у нас две дочки, зять да внучата, полный интернационал. Сегодня ж Параскева… Параскева-грязница у нас…

– Празднуете, значит! – Левушкин сплюнул.

– Да ведь живые. Покинутые, а живые.

– Живые. Зятья у вас… молодые небось зятья-то?.. Документ есть?

– Недоверие, – пробормотал старик и полез под комбинезон.

– Доверие, недоверие… Может, ты полицаев прислужник?

– Не! Напротив, я на маслозаводе в сепаратор гайку кинул! – сказал старичок и протянул разведчику замусоленную бумажку.