Анна Бру - Панк-хроники советских времен

Останкинская башня, как торпеда,

На воздухе морозном, на Земле.

В каракулевой шапке, как Рогнеда,

Я покупаю рыбное филе.

Мой князь Владимир ждёт у перехода

С Арбата на Калининский проспект.

И как ни отвратительна погода

В руке его живых цветов букет.

Гвоздики, астры, розы из поэмы.

Как трогательны пестик, лепестки.

Пусть нежен запах белой хризантемы,

Но я люблю простые васильки.

Не надо, не смотри, как будто знаешь,

Что я хочу с тобой поговорить.

С немым вопросом голову склоняешь

Как будто можешь чем-то удивить.

Меня, весьма шальную сумасбродку,

Во мне есть анархистка и поэт

Ты лоб мой прожимаешь к подбородку,

Мы стали, как танцующий дуэт.

Тюльпан и роза — колкая иголка

Завёрнуты в прозрачную слюду.

У храма стонет тётка-богомолка

И нищий слезно просит на еду

Мне стыдно за каракуль и букеты.

Мой князь, смотри, страдает голытьба.

Зря в прошлом мы палили из мушкетов

И с Жанной Д’Арк горели у столба.

В эфире белом Монтерея

Парад стареющих сердец.

И я, как школьница, робея,

Брожу меж радужных колец.

В аллее — турок в панталонах,

Туристам он гадать устал.

Вот мальчик с саблей из картона

Почти, как красочный Шагал.

И все фигуры в поднебесье

Зову я вежливо с собой,

Пройтись по древнему полесью,

По камням, скрытым под водой.

Ключи от якоря причала

Звенят, как тройка в рюкзаке.

Здесь мир амфибий (я мечтала),

Все люди в рыбьей чешуе.

Смотри — увесистые тучи,

Как будто в злате саквояж.

И берега — все круче, круче.

А ты — из прошлого мираж.

Я не умру, а растворюсь

В седом мерцании рассвета.

Я проплыву в зефире лета,

Как дым из дула пистолета.

Безлюдно. В облаках голубизна,

Щеки коснулась веточка сирени.

Далекая московская весна

Ко мне вернулась без предупреждений,

Волною мои мысли теребя,

И в этот миг я вспомнила тебя.

Как мы бежали беззаботно по Неглинной,

Как я что силы поспевала за тобой,

И твою руку, что ты подал мне невинно,

Твою манжету с сигаретною дырой.

И нашу близость — исступление?

Случайность? Иль предназначенность.

Чужого — не воруй.

И в переулке — неожиданный и тайный,

Почти что первый и последний поцелуй.

Чернее ночи от загара,

В песчано-галечной броне,

На берегах Мадагаскара

Бреду по пляжу, как во сне.

Здесь нет ни библий, ни корана,

У дам — открытое лицо.

Макну в чернила океана

Я голубиное перо.

Письмо с восьмого континента

Отправлю быстрою стрелой.

Тогда ты с ящиком «Дербента»

Внезапно встанешь предо мной.

Пески и небо пышут зноем,

Фонтан — лазурная вода.

Слепят своею желтизною

Лимонов спелые глаза.

Как пирамид египетских вершины

Торчат локтей шершавые углы.

Здесь псевдо ангелы в перчатках из резины

Укладывают мёртвых на столы.

Оконца утонули в жёлтой краске,

Застыла вечность в формалиновых парах.

Водою мертвой, как в известной русской сказке,

Тебя прозектор обмывает впопыхах.

Уложит он в дубовую коробку

Тебя, чтобы от жизни оградить.

Мы будем пить токсическую водку,

Тебя помянем. Нужно дальше жить.

В транзитном крематория угаре

Держу я ландыши вспотевшею рукой.

Биенье сердца, как весла удары,

В озёра слёз не выплаканных мной.

Потемнело небо синее,

Вот опять гощу в России я.

Пиво жадно пьют бездомные,

Продаются туфли модные.

Речь славянская на улице,

Осенний дождик будто наплевал

В Большой и Малый переулок Харитоньевский,

Где Пушкин с Вяземским в былые дни гулял.

День не погож. Хрустя рубашкой накрахмаленной

Не торопясь, бреду по Крымскому мосту.

В стене кремлёвской, революцией закаленной,

Ножи неона режут бахрому.

У Моссовета голуби, как туча,

Мечтают улететь на Истамбул.

Вспорхнули вдруг. Узду рукой могучей

Князь Долгорукий крепко натянул.

Без разницы — что посуху, по лужам,

Вдыхая сигарет моих дымок,

Я чую приближенье вечной стужи,

И в горле собирается комок.

Прошло ли всё? Забыто? Стерто в памяти?

Комфортна ли кладбищенская тишь?

Завяли уже флоксы у Москва-реки.

Поэтов из могил не воскресишь.