Евгений Суворов - Голос [сборник]

Твой поезд, грохоча на стыках, летит сейчас в ночь. Я слышу его низкие, тревожные сигналы, и кажется, что нет ничего сильнее его металлического бега. Необъяснимое чувство дороги и возвращения домой будет объединять нас. Потом Ты пойдешь к знакомым. А мне надо побыть в зимнем сверкающем лесу, войти в его морозно-сонное ледяное молчание…

Я выбираю лес, который бы понравился Тебе, сворачиваю с дороги и глубоко проваливаюсь в снег. Трезор, удивленный моим поведением, медлит секунду, с лаем бросается в снежное море, и очень похоже, что он не прыгает по снегу, а плывет. Прошу его идти по моим следам, но он делает дорогу рядом со мной, обгоняет, нетерпеливо ждет: он хочет угадать, в какую сторону мы пойдем.

Солнце только взошло, и впереди деревья и снег розовые. На поляне, около черно-зеленых молоденьких елочек, согнутых от снега, краснеют замерзшие ягоды шиповника. В воздухе все меньше ледяных искр, но зато сильнее начинает блестеть снег. Плотным кольцом меня окружают сосны, вершины их очерчивают круг неба — как будто стою на дне глубокого колодца. Трезор, отряхиваясь от снега, смотрит мне в глаза: «Ну, что же ты, идем дальше!»

Кажется: вот сейчас, сейчас я войду в розовые солнечные полосы, но они отодвигаются, и с какой-то радостной болью я продолжаю тонуть в снегу… За частыми стволами деревьев синеет заледенелая, со старыми следами тропа. Дальше иду по ней. Солнце теперь оранжевое, поднялось над Песочной горой и сделалось меньше. От морозного лесного воздуха, от дымчатой снежной пыли, медленно падающей с дрогнувшего дерева, от невозможности вместить в себя столько чистоты и свежести начинает позванивать в ушах. Пора возвращаться в деревню.

Над домами прямые, высокие столбы дыма. У соседских ворот стоит и смотрит на улицу древняя, в белом полушубке старуха. Валенки на ней, донизу закрытые широким платьем, маленькие, детские. На реку, к ледяной колоде, два мальчика верхами гонят на водопой табун лошадей. Дорога к водопою крутая, и под звон мальчишеских голосов слышен быстро удаляющийся топот… Все смолкло, снежная пыль осела на дорогу, а старуха все смотрит в сторону проулка, в котором скрылись мальчики и лошади…

К закату небо стало окрашиваться в грозные тона: багрово-красные, черные столбы росли, поднимались; облака, подсвеченные снизу, дымились; неполная луна, бегущая среди длинных разорванных облаков, меняла цвет, напоминая лицо каменно-древней и властной женщины. Когда-то в детстве я видел такой же бешеный закат. И не то вспомнил, не то догадался: будет крепкий мороз!

К ночи в нашем огромном бревенчатом доме стало потрескивать в углах, на стеклах окон появились новые ледяные узоры. Кто-нибудь поднимался, подбрасывал дров в плиту, и долго, в темноте, на стенах и на полу не исчезали дрожащие отсветы пламени…

В городе вечерами и ночью я садился за стол и часами просиживал над белыми листами бумаги — пытался написать Тебе письмо. В бессчетный раз появлялось в начале листа Твое имя — и сразу же я видел большие темные глаза, звучали слова: «Ну, что же делать?..» И я не понимал значения этих слов. Старался найти в них что-то грустное и не находил. Два коротких банта делали Твое лицо еще более жизнерадостным и детским.

Когда мы шли из кинотеатра (был какой-то документальный фильм, из которого я не помнил ни одного кадра), Ты сказала:

— Мне нужно побыть одной.

— Тебя проводить?

— Как хочешь.

Я остановился. Ты продолжала идти, оглянулась, и мы с минуту стояли и смотрели друг на друга издали. Потом шли рядом. Ты взглядывала на меня, как будто мы только что сильно поссорились.

Больше мы не виделись.

Письмо я написал длинное, на двенадцати страницах. Никогда ни с кем не был я так откровенен за всю свою жизнь.

Утром перечитал все двенадцать страниц и сам испугался того, что в них было.

«После такого письма я ей буду не нужен. Я же тут весь как на ладони!»

Второе и третье письма были похожи на первое, и я их складывал в стол.

Четвертое получилось.

Я знал, как чуть не отправил первое письмо, и поэтому четвертое, когда оно было закончено, читал так же придирчиво. Кой-где подправил, еще раз переписал, прочел и вздохнул — нет, не скажу, что с легким сердцем, — я настолько спрятался за веселыми словами, что даже казался равнодушным к Ней. На такое письмо Она сможет легко ответить, успокаивал я себя. А уж потом… все получалось вроде бы правильно: потом я посылаю третье, второе и, когда Она привыкнет, — первое!