Евгений Суворов - Голос [сборник]

— Где она? — спросила Дубровина, поднимаясь из-за стола. — Хочу посмотреть на Марью.

— А зачем на нее смотреть? Ходит, как все люди, на двух ногах.

Наверное, в десятый раз Анна Афанасьевна оглядела бедную обстановку в избе, подивилась, как так можно жить в наше время — с деревянными гвоздями в стенах! — и сказала, оглядываясь на окно, выходившее на берег Индона:

— Честное слово, Иван Захарович, как посмотрю на тебя, о Марье подумаю, и меня отчего-то страх берет… Особенно когда в избу зайду…

— Это, Анна Афанасьевна, с непривычки. Мне в чужих домах тоже не по себе делается.

Иван сидел с хмурым лицом, чуть-чуть согнувшись, и смотрел только перед собой: может, обиделся на Анну Афанасьевну, что плохо про его дом сказала, а может, на себя за что-нибудь? Ивана сразу не разгадаешь…

— Мне все время кажется, Иван Захарович, что вы тут не в свое удовольствие живете, не красотой любуетесь, а добровольную каторгу в лесу отбываете… Как будто провинились и сами не знаете перед кем. Не обижайся, Иван Захарович, я ведь правильно сказала.

Иван медленно отклонился от стола и, не меняя выражения лица, ответил:

— Я не обижаюсь.

Анна Афанасьевна стала смотреть в окно, но нигде Марьи не видела.

— Да где она, Иван Захарович?

Иван засмеялся.

— А ты ее не увидишь!

— Почему?

— Она по краю леса идет — за деревьями! Там по болотцу — дорожка.

— Да зачем ей идти по воде, когда на поляне сухо и дорожек сколько хочешь?!

— Такой характер, — как-то уж очень загадочно ответил Иван, оставаясь сидеть за столом.

Анна Афанасьевна стала ждать, когда Марья перед домом выйдет на поляну. Но сколько она ни стояла у окна, Марья ни разу так и не промелькнула за деревьями. И на поляне не появлялась.

— Она что, людей боится? — не отходя от окна, спросила Дубровина.

Иван не торопясь вылез из-за стола, походил по избе, как будто что-то искал и не мог найти, сел около плиты на широкую сосновую чурку и с какой-то ненужной веселостью сказал:

— Марья не хочет видеть ни своих, ни чужих! Издалека еще посмотрит, когда идет кто-то или едет… Она, считай, всех видит, а ее — никто. Что правда, то правда, прятаться она умеет: шагнет за куст или за дерево, присядет в траве или за колодиной — и ни за что не найдешь! В лесу будешь звать — не отзовется!

— Что ей люди плохого сделали? Вот ты мне объясни, Иван Захарович?

Иван подумал с минуту и ответил:

— Этого и сама Марья не знает…

— Спрашивал у нее?

— А как же! Из-за этого и ругаемся… Она и в молодости была неразговорчивой, — как будто защищая Марью, сказал Иван, — а за последние двадцать лет совсем отвыкла от людей! Марье интересней слушать не нас с тобой, Анна Афанасьевна, а как птицы поют, как лес шумит… Я же говорю: ей в лесу хорошо, а мне с людьми надо побыть.

Иван знал: Марья давно пришла, сидит около бани и пригоршнями перебирает ягоды. Если ей покажется, что люди не скоро уедут, она еще раз за ягодами сходит или в Семеновом сосняке рыжиков насобирает.

Корзина с брусникой стояла на траве около бани, а Марьи нигде не было.

Анна Афанасьевна прошла немного по дороге, густо заросшей муравой и бурьяном; старые колеи едва угадывались в траве… День солнечный, изредка подует легкий ветерок, и тогда протяжный шум леса смешивается с настойчивым криком воронья, недовольного появлением людей, с одиноким и пронзительным криком ястреба. Слышатся еще какие-то неразличимые голоса, — может, из деревни, а может, из глубины леса… Отражение на той стороне в Индоне крутого берега с лесом, в несколько этажей поваленном на Марьиных буграх, кажется ей бездонной пропастью, из которой человеку не выбраться…