Надежда Михайловна - Дорога в никуда (СИ)

— Не горюй, Петь, я ещё успел самые нужные принести, утром там не останется ничего, местные все утащат, знаю я их. А ношеные вещички, они в глаза совсем не бросаются! Так, — Валик о чем-то глубоко задумался, потом вскочил. — Пошли-ка к бабке Шуре добежим, посоветуемся.

Пошли опять задами, Валик ловко перелез через какие-то колышки.

— Вон тут дырка, лезь в неё.

— Баб Шура, приветствую тебя! — заходя в маленький домик, сказал Валик.

— Валик, ты почему долго не заходил? — довольно сносно спросила по-русски маленькая, сухонькая старушка.

— Дела были, вот привел братика своего найденного — Петьку.

— Слышала-слышала! — старушка погладила морщинистой рукой Петьку по голове. — Ай, беда большая!

— Баб Шура, Шухрон-апа, — низко поклонился ей Валик, — пришел к тебе за советом и помощью. Ты сама говорила, училась и жила в другой стране — СССР, где все были братьями и не делали различия по национальностям. Помоги советом мудрым!!

Бабуля заулыбалась:

— Валик, ты оказывается умеешь вежливым быть?? Чем я могу тебе помочь, старая и одинокая?

Валик совсем тихонько сказал ей, что собираются уходить в Россию.

— Там у Петьки дед остался и папка есть, я давно уже собирался на родину, сейчас вот надо больного пацана туда попытаться довести, пропадет ведь здесь, сама знаешь! — шептал Валик, а Петька, умученный и зареванный, положив голову на стол, крепко спал.

— Слабак ведь, да ещё и астма у него, дышит, вон, как побыстрее пойдет, как свисток внутри у него. Чё скажешь?

Старушка погладила его по голове.

— Славный ты мальчишка, меня вот не бросаешь, и этому мальчику хочешь помочь. Первое, его надо покрасить в черный цвет, пока идете, загорит, волос темный, не так будет в глаза бросаться всем, а что глаза светлые, так на Памире полно таких, говорят, что это идет ещё со времен похода Македонского на Персию — сколько веков рождаются светлоглазые и рыжеватые таджики, что в горах живут… Подумаю я крепко, давай до завтра?

— Да, баб Шур, обещаю, доберемся если — денег тебе заработаю и пришлю, ты только дождись, не помирай, ты же мне настоящая бабушка стала.

— Хорошо, внучек! — печально улыбнулась Шухрон-апа, — дождусь!

Поутру Валик с Петькой опять погнали овец… а бабулька полезла в свои стародавние запасы, нашла два пакета иранской краски, от одного чуток отсыпала, развела и нанесла на свои седые волосы, цвет получился что надо, жгуче-черный.

Через три дня овцы, явно кем-то напуганные, испуганно блея, неслись с горы, а пастухов не было. Сначала подумали, что мальчишки задержались, мало ли, у Валика нога подвернулась, придут — куда денутся.

Но мальчишки не пришли, народ и не заволновался, ну пропали, может, куда провалились или оступились-горы, они коварные. Только приехавшие два бородача дотошно искали следы ребят, да никто ничего не знал про них, все пожимали плечами, так и уехали бородачи ни с чем.

А по дороге в сторону Киргизии неспешно брели два заросших, чумазых пацана, иногда им удавалось немного подъехать, иногда они подметали или убирались в придорожных забегаловках за еду, и даже Маринка не узнала бы в этом чумазом пацаненке своего сына. Казалось бы, бредут бесцельно пацаны, но Валик, крепко запомнивший слова баб Шуры, шел к одной цели — к железной дороге.

Маринка провалялась без сознания десять дней, пришла в себя рано утром. В голове был туман, перед глазами тоже, она тупо уставилась в потолок, мучительно вспоминая:

— Кто она, где она??

Услышала чьи-то шаги, над ней нагнулась пожилая женщина, вроде как узбечка??

— Марина, ты меня слышишь?

— Марина — это я?? — вяло подумала Маринка. — Да! — еле слышно просипела в ответ.

Бабка напоила её, вздохнула, жалостливо посмотрела на неё:

— Поспи пока!

Маринка засыпала и просыпалась, понемногу вспоминая, кто она. Вот только никак не могла понять, где она и почему не в больнице?? Начала понемногу говорить с женщиной, та ничего толком не говорила, обещая рассказать, когда она сможет хотя бы сидеть.

В каком-то из снов, приснился… сын, Петька, Петюня!!

Судорожно хватая воздух, она проснулась, ясно вспомнив, как и почему она очутилась здесь. Была страшная истерика — она выла и мотала головой по подушке, куда-то рвалась, пыталась вскочить.

— Жить не хочу, не буду!

Испуганная её истерикой женщина едва сумела напоить её какой-то заваренной травкой.

Маринка, проснувшаяся после этого, стала совсем другой.

Её ничего не интересовало, она ни о чем не спрашивала, полностью уйдя в себя. Приехавший посмотреть на неё Саид пытался разговорить её, как-то растормошить — она безразлично отвечала только «Да» или «Нет».