Надежда Михайловна - Сороковые... Роковые [СИ]

Жизнь Березовки, мирной деревеньки раскинувшейся привольно среди полей бескрайней орловщины, резко раскололась после двадцать второго июня. Враз не стало вечерних гуляний молодежи, до первых петухов распевающей песни, гармонисты Яков и Василь в первые же дни ушли на фронт, резко поубавилось молодых мужиков в деревне.

В конце июля пришла в деревню первая скорбная весть — похоронка на Степана Абрамова. Степана призвали в сороковом, сразу же после свадьбы со Стешкой Ефимовой, крупной, ядреной, отчаянной девкой, которая и за себя постоять могла, и в зубы дать, если что.

Было дело — прилетело от неё липучему, хамоватому Стаське Шлепеню, прозванному ещё с малолетства Слепнем. Парнишка рос пакостным, уверенным в своей безнаказанности, мамашка его, ядовитая сплетница, цеплялась как репей к каждому, кто косо глянул хотя бы на её чадушко. Местные девчонки, зная гадостную натуру, обходили его стороной. Подросший, он мотался по соседним деревням, и не одна девица потом рыдала в подушку. Давненько, ещё в школе, положил он глаз на Глафиру Ежову — светловолосая, голубоглазая, с косой до пояса, она не обращала на него никакого внимания. У неё с первого класса получилась дружба с Родионом Крутовым, с годами переросшая в любовь. Едва им исполнилось по восемнадцать они поженились, и Слепню оставалось только облизываться на расцветшую после рождения Грини Глафиру. Попытался он говорить ей вслед грязные слова, за что нещадно был бит Родей, на которого злобу затаил лютую.

— Встретимся мы ещё с тобой на узенькой дорожке!

— Все равно я тебе морду опять подпорчу, — был ответ.

В последнее время, перед его арестом, моталась к нему в деревню какая-то развинченная городская девка — Милка, которая спала с ним на сеновале и совсем не обращала внимания на вопли Слепнихи.

Году в тридцать шестом, будучи уверенным в своей неотразимости-смазливости, попытался Слепень прилипнуть к Стешке… улучил минутку и зажал её на пятачке за клубом. Она не стала кричать и вырываться, а молчком двинула ему коленом по достоинству и, когда он согнулся, треснула кулаком по башке, убегать не стала, схватив валявшуюся сучковатую палку, тут же добавила и по спине. Потерявший свою зазнобу Степан, бросив гармонию, выскочив на пятачок, увидел согнувшегося и зажимающего пах Слепеня, а рядом Стешку с кривой суковатой палкой в руках:

— Я тебе не Милка, руки отобью враз! — Увидев Степу, подхватила его под руку.

— Не переживай, он свое получил! — и увела оглядывающегося и сжимающего кулаки Степушку.

Слепню повезло, что она увела Абрамова, и отдышавшись, он побрел в хату, восхищаясь про себя: — Ну и девка!

Вскоре Шлепеней — папашку и сына арестовали, по деревне поползли слухи, что они замешаны в деле с барскими драгоценностями. Убегая в восемнадцатом году, помещик Краузе, якобы, не успел прихватить свои ценности, зарыв их где-то в огромном, выращенном вручную, парке. История была темная, за двадцать почти лет обросшая фантастическими домыслами, но все эти годы находились «кладоискатели» что потихоньку лазили по развалинам, бывшего когда-то большим и сожженным в лихие годы, барского дома. То ли Слепени нашли клад, то ли ограбили кого в те годы, но попался старый Шлепень в районе с брошкой и кольцом немалой стоимости. В тот же вечер и приехали за смазливым Стасяном на воронке. И деревня вздохнула свободнее — старая Слепениха, первая и самая яростная сплетница деревни, как-то съежилась, притихла и через три месяца преставилась.

— Стеша, получив похоронку, как закаменела. Она не выла, не кричала, как мать Степана, она просто молчала — резко похудевшая, с запавшими глазами, от неё осталась только тень той задорной заводилы и запевалы…

Становилось все тревожнее, через деревню день и ночь тащились усталые измученные гражданские, убегавшие от немцев, бабы помогали как могли, но беженцев меньше не становилось. Вдалеке еле слышно стало погромыхивать.

— Гроза, знать, идет где-та! — вымолвил дед Ефим, зябко кутающийся в куфайку и мерзнущий по причине многих лет.

— Нет, дед, это фронт громыхаеть, — ответил Никодим Крутов, — фриц-то прёть, уже под Киевом воюють наши-те. Ох, горе горькое, вот и повоевали малой кровью.

— Его Родион, ушедший на фронт двадцать четвертого июня, был где-то там, и кто знает, жив ли его единственный сын. Никодим каждый день ездил на стареньком дребезжащем лисапете в дальний, километров за десять, в лес. Всякий день привозил много грибов.