— Да, — смотревший из-за занавески на улицу дед Ефим горестно вздохнул, — нелегко нашим будет такую махину перешибить, но ещё Суворов говаривал, што русские прусских всегда бивали, ох нарвётеся на пердячую косточку, — погрозил он мосластым кулаком.
— Ты, старый, язык-то придёрживай, не ровен час, — пробурчала посмурневшая и испуганно крестящаяся баба Маня.
— Эти скрозь едуть, знать, опять где-то наши отступили. А скоро и хозяева заявются, эхх, Ё… грозилися, хвалилися, малой-де кровью обойдемся, пол России уже гады захватили, поди. На Москву, знать, рвутся, но ничё, ничё, сладим с супостатом, вот увидишь, старая — ежли доживём мы с тобой — будет, будет на нашей улице праздник!!
А немцы все перли и пёрли. Пыль, поднятая машинами, висела в воздухе, из деревенских почти никто не показывался, все испуганно сидели по хатам. И каково же было негодование деда, когда он увидел в окно, (всегда говорил, что хата его стоит на стратегически важном месте) что к правлению, расположенному немного подальше от дедова дома, на противоположной стороне, как-то испуганно озираясь, движется несколько человек.
— Это ж… Ох, ты ж, сучонок пакостный! — Дед зашипел и плюнул на пол, — ах ты ж, харя твоя мерзкая! Мань глянь, какая змея у нас в деревне пригретая была?
Еремец и вечно больной, не вылазящий из районной больницы — Ванька Гущев, их женки и первая, после Слепнихи, сплетница деревни Агашка, подобострастно как-то кланялись вышедшему из притормозившей машины офицеру и что-то говорили, преподнося хлеб-соль.
— Суки! — дед аж вскочил, — от каго надо было в тундру какую ссылать! Больной-то, смотри, здоровее всех оказался.
К «делегации» меж тем подтянулись еще какие-то людишки. Вглядевшись, дед ахнул:
— Собирайтесь беси, черти уже здеся! Глянь, Мань, и Бунчук объявился, ай, ай, поганец, живёхонек, жаль, жаль, не добил, знать, его в тот раз Никодимушка-то. Все-то думали, что издох, Никитич не доглядел тогда… да… вона как всё завернулося… бяяда!!
Бунчук меж тем, яростно жестикулируя, что-то объяснял на пальцах немцу. Тот пожимал плечами, видно, не понимая о чем речь. Тогда угодливо согнувшись, и что-то сказав, Бунчук побежал к дому Ефима.
— Ах, сволочь, вспомнил про меня. Мань, я совсем больной! — дед шустро залез на печь, скинул рубаху и порты, прикрылся лоскутным одеялом.
Громко стукнув в дверь, Бунчук ввалился в хату. — Здорово, Мань, где Ефимка? С красными не убёг?
— Ты, Викешка, чаго себе позволяешь, а? Ты каго пришел позорить, а? — завелась баба Маня.
— Тихо, тихо, ну чаго ты? — тут же пошел на попятную Бунчук, доводился он дальней роднёй по матери бабе Мане, а в деревне свято соблюдали традиции родства, знали и помогали всем сродственникам. Викешка приходился бабе Мане каким-то многоюродным, но племянником.
— Ты забыл, как я тебя, заразу, после полыньи-то лечила? — Разошедшаяся баба Маня наступала на Викешку. — Матка твоя, не дожила до такога позору, сын родню поносить?
— Все, все, прости, Мария Северьяновна, одичал я в лесах-то, где Ефим Никитич?
— Вона, на печи лежить, прострел у яго.
— А прострел-то не от таго, што красноармейцев тягал?
— Э-э-э, дубина, кажинный человек должен быть предан земле, не басурмане мы какие, штоб непогребенными оставлять за родимый край полегших. Да чаго табе говорить, Еремец, паскудник, рядом с дедом был, тожеть тягал их.
— Хмм, а он сказал, што дед и Егорша.
— Вся деревня видела, вот и спроси у народу-то. И эта, приблуда болявая, тожеть с ними был, какжеть быстро выздоровел, то-то он у нашего Самуила лечиться не хотел, знать боялся, што яго на чистую воду выведуть.
— Мария Северьяновна, дозволь уже с дедом погутарить, дело-то неотложное. Дед, а дед, Ефим Никитич?
— Ммм, чаго тебе, болезный, надо?
— Можа ты смогёшь дойтить до правления, перевести надо господину ахвицеру, не понимает он нас, а дело не терпит.
— Не разогнуся я никак, Викешка, прострел, я ешчё позавчора в реке ноги промочил, вот и маюся. У их толмач должон же быть? Да и этот, болявый хвалился, что знает немецкий язык, изучал-де.
— Ааа, гад, значицца специально усё подстроили, вот я щас… — взревел Бунчук и выскочил за дверь.
— Чаго ето он?
— Ну, власть делють, похожа, Бунчук наметил себя, а ети паскуды, тожеть туда же. Мань, я сильно разболелся.
К правлению меж тем подъехала легковая машина, из неё вышли два офицера и какой-то мужик в гражданском, похоже, переводчик нашелся.
Дед тихонько подглядывал в окно. О чем-то поговорив, офицеры в сопровождении двух автоматчиков и всей местной швали, пошли в правление. Вскоре из правления вытащили портреты Ленина и Сталина, солдаты прикладами разбили стекло, бросили портреты в кучу, в кучу также летели выбрасываемые из окон документы и всякие брошюры. Затем Еремец и Гущев в сопровождении автоматчиков пошли в ближайшие хаты, выгнали оттуда пяток женщин, те, замотанные в платки по самые глаза, обреченно шли убирать в помещении.
Читать дальше