— Товаришч капитан, надо поговорить.
— Да, слушаю Вас, доктор? — Долго отмывавшийся капитан, смывший всю пыль, оказался совсем не старым..
— Простите, сколько Вам лет?
— Двадцать семь.
— Доктор покачал головой: — Боже, Боже, что делает людей такими жестокими? Извините, я думал, вам за сорок. Да… не о том речь. Вот, тот молоденький мальчик, — он указал на самого тяжелораненого, — точно не вынесет тряски, его надо бы оставить!
— Доктор, вы не знаете что делают немцы с такими? Да и с вашей, простите, национальностью? Довелось нам увидеть расстрелянных мирных и раненых.
— Знаю, батенька, потому и прошу: возьмите меня с собой, опыта моего, сорокатрехлетнего, на раненых хватит, обузой во всяком случае не буду, да и винтовка Мосина мне знакома не понаслышке. Чем здесь быть уничтоженным этими нелюдями, лучше погибнуть среди своих, да и когда это будет, а польза от меня, как видите, есть. У меня, простите за такие слова, впервые со дня смерти жены интерес проснулся, в хорошем смысле слова. Я ещё поборюсь с костлявой за жизнь этих мальчиков.
Капитан долго думал, потом кивнул своим мыслям: — Если дойдем до своих и не попадем в плен, то думаю, в любом случае ваши руки не будут лишними, мясорубка-то страшная. Из темноты бесшумно вынырнула крупная собака и, чуть рыкнув, подошла к доктору. — Это ваша такая?
— Это наш Волчок, сейчас появится и хозяин. Леш?
— Да, иду, Самуил.
Вышедший из кустов мужчина поразил капитана. Он с изумлением смотрел на заросшего, крупного мужика.
— Здоров, капитан, драпаете?
Тот взвился: — С одной винтовкой на троих и парой саперных лопаток ты бы не драпал?
— Да, промахнулись товарищи, много шуму-треску, а на деле… прости, капитан, сердце кровью обливается, глядя на муки людские! — он протянул капитану руку, — Леший меня зовут местные, а я и привык.
— Егоров… Иван, — помедлив, пожал протянутую руку капитан.
— Леш, тут такое дело, в дальней комнате мальчик лежит, сильно израненный, везти дальше — значит погубить, — начал говорить Самуил.
— Посмотрю сам. — Леший пошел в хату, посмотрев на мальчика, забывшегося в тревожном сне, дернулся, потом долго всматривался в его лицо… Выйдя, сказал: — Заберу к себе, авось вытащим, а на ноги встанет, к делу приставим, до прихода наших.
— А вы, при своем таком негативном отношении?..
— Я — русский человек, и люблю свою родину независимо от того, кто у власти. Родина, она как мать, одна, какая б не была. Не переживай, капитан! Давай так, сейчас мы потихоньку, пока никто не видит, лишние глаза нам ни к чему, отвезем твоего бойца ко мне в лес. А утром вы двинетесь дальше, кто знает, какая дрянь всплывет при немце, а что всплывет, это точно. Человек слаб и подл. Не все, не все. — видя возмущенный взгляд капитана, добавил Леший, — ты, Иван, прости за резкие слова, но повидал я ещё в ту войну и слабых, и подлых, и никчемных, и приспособленцев. А то что, друга моего возьмешь с собой, низкий тебе поклон. Я надеюсь, что мы с тобой, старикашка, ещё выпьем за победу, и ты будешь жив. Я сейчас. — Он нырнул в кусты.
— Какой у вас друг… как же он за такие слова?
— Он молчун, дорогой Иван, и редко с кем разговоры ведет, обычно — да! или нет! — все его ответы.
Совсем стемнело, когда к хате доктора Тахилевича тихо подъехала подвода, Никодим и Леший потихоньку взяли мальчика, положили на телегу, и подвода неслышно тронулась.
— На копыта повязали тряпки, чтобы не слышно было, — сказал Никодим.
В средине ночи Никодим вернулся: — Капитан, разговор есть, иди сюда, — шепотом позвал он дремлющего капитана.
— Вот смотри, — Никодим при свете свечи начертил на куске оберточной бумаги некий план, — здеся ежли итить, то будет большой крюк, а ежли напрямки, то выйдем аж у Малоярославца. Я так пронимаю, скоро немец здеся будеть, а ты со своими солдатиками и ранетыми далеко не уйдешь, да и сверху могуть… Давай, я вас проведу лесами, хаживал я по молодости в ту сторону.
— Бать, сколько времени прошло, когда хаживал, заплутаем и все?
— Не обижай, молодой, у меня и карта имеется, Леший дал, ну, так чаго решаем?
— «Чаго, каго», — передразнил его капитан, — ладно.
— Тагда слухай сюды… — они подробно обсудили, как и что делать, и Никодим, вглянув на начинавшее сереть небо, сказал, — иди, поспи зачуток.
— Глаш, а Глаш, подь сюды, — тихонько позвал он сноху, та шустро вскочила: — Чаго в такую рань?
— Глаха, решил вот я итить в армию до наших, не можно тутока оставться мне, видал я вчора в лесу Бунчука.
Читать дальше