Надежда Михайловна: Сороковые... Роковые [СИ]

— Да ты что? Не могёть такого быть!

— Я ж его сутулую спину где хошь узнаю, падлюку. Знаеть, гад, что наши вот-вот отступють, вот и кружит возля деревни, мне жа с ним на этой земле тесно. Немец-то всякую заразу из людишек подбираеть, а штоб вам не попало, я тихо исчезну. Вроде ушел в лес и ушел, время-то сейчас лихое, можеть я под бомбежку аль ещё чаго…

Глаша поёжилась: — А ну, как нас зацепит?

— Не должон, я ему враг, а ты да дети мал ы е, да и ты обиды на меня всякие говори. Гриньке скажи, пока все не успокоится, в лес ни ногой. Ежли чаго, Леший сам до вас дойдеть. Ну, Глах, жив буду возвернуся, тут же расстреляють меня сразу, а там все сынам подмогну. Всё, побёг я, навроде за грибами.

Никодим перекрестил Глашу, которая стояла едва сдерживая слезы:

— И вам, бать, легкой дороги!

Днём, погрузив раненых на телеги, тронулся отряд капитана по дороге на Раднево, уезжал и всеми любимый врач. Бабы со слезами обнимали его, совали в телеги к раненым нехитрую снедь, крестили их не стесняясь, и просили выжить и вернуться.

Далекий гул перешел в различимые выстрелы орудий, в небе паслись немецкие самолеты, которые почти непрерывно гудели над головой, отбомбившись где-то далеко, летели назад.

— Эх, похоже на Бряньск нацелилися, успели ли евакуирваться заводы-те? — у деда Ефима сын, внук и сноха — все работали на машиностроительном заводе, который должны были эвакуировать в Сибирь, и дед сильно переживал.

На следующий день по Березовке прокатилась весть — пропал Никодим Крутов. В то, что он заблудился, никто не верил, он знал здешний лес как никто, да и не такой уж лес был, остров в море полей. Знаменитый Брянский лес начинался километров за пятьдесят, пришли к выводу, что или под бомбежку попал, или нарвался на лихих людей. Ещё в августе Никитич, их участковый предупреждал всех, что в недальнем лесу может прятаться всякая уголовщина, сбегавшая из вагонов, попавших под бомбежки. Бабы поохали, но искать Никодима в лесу никто не рискнул.

Ещё три дня в деревне было относительно спокойно, потом как-то враз потянулись измученные, еле передвигавшие ноги, засыпающие на ходу, отступавшие солдаты. Они шли опустив головы, многие были ранены, и на повязках выделялись кровавые пятна. Бабы плакали, детишки с печальными лицами провожали уходящих наших, все было понятно и без слов — немцы близко.

С отступавшими ушли последние семнадцатилетние пацаны, пять человек, ездившие в Брянск подавать документы в техникум при заводе, и пешком пришедшие в деревню. Оставаться здесь было для них невмоготу, они рвались «защищать родину, а не отсиживаться за мамкиными спинами» — как выразился их комсорг Ваня Белкин, уходил с ними и участковый.

Фронт приблизился, от близких разрывов в домах дребезжали стекла, и дед Ефим посоветовал бабам проклеить их бумагой, чтоб не выпали. На следующий день к вечеру на окопавшихся на развилке дорог артиллеристов, налетели самолеты, с противным воем, вынимающим душу, они заходили на батарею, взрывы гремели не переставая, раздавались пулеметные очереди — взрывной волной разметало ближние к дороге сараи, у бабки Нюты убило корову, у Крутовых загорелась солома, складированная в небольшой стожок.

Глафира вскочила с ведром воды, выплеснула на загоревшуюся солому и побежала набрать ещё… — Ма-а-а-аммма-а! — Закричал Василь, выглянувший в окно. Глафира, не добежав два шага до крыльца как-то странно переломилась в пояснице и медленно опустилась в пыль…

— Шальная пуля, — сказал Егор Иваныч, пожилой тракторист, прибежавший на дикий крик Василя.

Василь же после увиденного онемел, перестал говорить совсем.

Сбежавшиеся после бомбежки бабы, всхлипывая, решали, что делать с ребятней в одночасье оставшимися совсем без взрослых.

Мальчишки сидели, как два воробья на ветке: заплаканный с грязными разводами на щёках, Василь и насупленный Гриня.

Во двор вошла Марья Ефимовна: — Гриня, у меня полхаты снесло, я теперь к вам переберусь, согласны?

Василь, всхлипнув, кивнул, а Гриня, подумав, сказал: — Согласны, только я ведь непослушный.

— Ох, Гриня, сейчас не то время наступило, боюсь, что школы ещё ой как долго не будет, а вам до батьки надо выживать.

— Когда ещё батька-то вернется, если не погибнеть? — по стариковски вздохнул Гриня.

На следующий день похоронили Глафиру, рядом положили погибших при бомбёжке троих солдат, поплакали над ней и разошлись, а мальчишки ещё долго сидели возле мамки…