Wind-n-Rain: Костолом

— Сука, блять, — сплёвывает он, вновь наводя ствол и на этот раз уже приканчивая раненого подельника в голову.

Всё происходит так быстро, что среагировать не успевает никто. Собака, очередным выстрелом будто выдернутая из затмения, берёт новую цель — оставшегося противника, сперва группируясь на задних лапах, затем пружинисто отталкиваясь… Пуля прошивает бочину, и раненое животное падает к ногам агрессора, за что он тут же награждает её пинком носка ботинка в дырявый бок. Истошный визг разносится над степью, а за ним — ещё один:

— Ян, стреляй, чего ждёшь! Ты же видишь, он не остановится! — Это Ольга, отстранив от себя дочку, с рыданий перешедшую на дикий вой, обращается к брату.

И Ян стреляет. Дважды — и оба раза мимо. Пули пробивают дверцу в считанных сантиметрах от оцепеневшего Баграмяна. Снова пауза — и пахнет порохом уже по-настоящему. Предчувствие беды спустилось на землю — теперь его можно осязать, можно лицезреть и вдыхать, оно — дым. Как сценический спецэффект, призванный сокрыть изъяны самого представления. Ян тянется в карман за патронами — чтоб перезарядить ружьё, всего-то пару секунд и нужно. Артур ловит его движение, вздрагивая всем телом, и успевает первым: выпускает весь магазин, прошив забор в нескольких местах. Патроны давно закончились, а он всё жмёт и жмёт на спусковой крючок, ловя глухие щелчки и не веря в них. Лишь когда уставший палец перестаёт его слушаться, опускает руку с орудием и несмело, ожидая подвоха, озирается.

Из пуль, что он выпустил, две задели Яна, и обе — в грудь.

Хозяин оседает на землю, на свою землю, его рубаха меняет цвет, а в уголках губ уже скапливается кровь — прострелено лёгкое. Его глаза будто сделаны из чёрного хрусталя — блестят, в них стынет агония. Рядом падает разряженная двустволка, а из раскрытой ладони катятся на землю два бесполезных патрона. И лишь выбежавшая из укрытия Алиса видит чуть дальше:

— Смотрите! Он уезжает! — И тычет пальцами в машину.

Подхватив под руки, Ксения заталкивает девочку обратно во двор. Уже там, схоронившись поодаль, они замечают, что Ольга покинула своё укрытие. Встрепенённая выкриком дочери, она отрывается от брата, к которому бросилась, едва узрев того поверженным. На её одежде — лёгких расклешённых брюках цвета индиго и молочно-белой шёлковой блузе — его кровь. Она поднимает ружьё и собирает патроны, умелым движением тонких пальцев отправляя их в срезы, наводит прицел… Отдача сильна, но её хрупкое тело двойным содроганием едва ли тронуто. Между ней и противником — дымовая завеса. Вялый полуденный ветерок разгоняет её, открывая обзор, расчищая путь — Ольга бросает ствол и шагает через порог калитки. Обратно возвращается с раненой собакой на руках — к мазкам чужой крови на блузе добавляются новые. Кладёт псину на траву, сама падает рядом. Прижав колени к груди, она скукоживается, становится совсем маленькой. Её плечи дрожат, а плач глухо тонет в разрываемой на части груди. Время теряет счёт, а девушки, застывшие в сторонке, не спешат давать ему ход — они знают, Ольга вернётся сама. Когда сможет.

— Где ты так научилась? — спрашивает Ксения. Как долго длилось это небытие? Никто не знает — Ольга рыдала так, как рыдают лишь раз в жизни, казалось, она никогда не остановится, но она остановилась — слёз больше нет, нет больше сил на них. Осталась только боль.

— У меня муж… военный, — произносит Ольга, едва шевеля опухшими губами.

То ли случайно, то ли намеренно, на вопрос она не ответила. Муж-военный может научить держать оружие в руках, но стрелять в живого человека, не дрогнув и веком, не может. Такому конечно учатся, но не у мужей.

Захлопывая калитку — то, что за уже не представляет угрозы, потому что за нет ничего живого, — Ксения крепко жмурится, стараясь перебороть себя, победить щемящее желание заглянуть за… Увидеть его. Но чувствует — не надо оно ей. Она привела его на хвосте, она привела с собой смерть.

— Ян… — Опускаясь на корточки перед целителем, она долго всматривается в его лицо, что, кажется, теряет краски, а ведь прежде казалось, что красок в нём и не было. Его глаза широко распахнуты, в них не чувствуется укора — слишком ярко они блестят. Его грудь тяжело вздымается, и если вслушаться, можно уловить, как в проделанных пулями отверстиях гуляет воздух, завывает тоненько, словно попавший в западню ветерок, с бульканьем — то в нём беснуются капельки крови. — Прости меня… Прости. Я всё испортила. Только держись — мы сейчас вызовем скорую… — Она тянется в карман за мобильником, и едва тот оказывается в её ладони, как его тут же отнимают.