Wind-n-Rain - Костолом

Внезапностью чужого касания Ксения плюхается на задницу, смотря на Ольгу снизу вверх. Ольга кажется ей исполином, неземным великаном, затмевающим собой небо.

— Мы не будем звонить в скорую. Не сейчас, — тихо поясняет она и отправляет чужой мобильник в свой карман.

— Почему? Мама! Почему ты не вызываешь врача? — Алиса бросается к матери.

— Потому что, — отвечает Ольга несмело, запинаясь, гоня из горла предательскую хрипотцу. — Потому что если его увезут в реанимацию, он может умереть там.

— Мамочка, о чём ты говоришь! Дядя Ян не умрёт! — визжит мелкая, повисая на материнском плече.

Но Ксюха понимает Ольгу верно. Он может умереть — это главное. И он должен умереть только здесь. А до того должен кое-что успеть.

— А если всё-таки не умрёт? — осторожно спрашивает она, чувствуя острую вину за то, что они в третьем лице говорят о человеке, что ещё здесь, с ними. — А если его можно спасти?

— Мы попробуем, мы всё попробуем, девочки. Но мы не можем рисковать. Сперва…

— Ты не поняла! А если он передаст дар, но не умрёт? — орёт Ксюха, и тут же спохватывается: этих слов при Алисе не следовало бы произносить.

— Значит, он освободится при жизни. И мы сделаем всё возможное, чтобы так оно и было, ведь тогда он сможет ещё много лет помогать ей. — Приобнимая повиснувшую на ней дочь, Ольга шепчет той в самое темечко: — Алиса. Прости. Но мы не может поступить иначе, — шепчет успокаивающе, убаюкивающе, словно не замечая, как расширяются девичьи глаза от осознания ужаса грядущей участи. — Ксения… Я отнесу Яна в дом, к печи. Пожалуйста, помоги.

— Конечно, — та неуверенно отвечает, направляясь к слабо дышащему мужчине. Она и представить не может, как они будут его нести, ведь он, должно быть, такой тяжёлый…

— Нет, ты не поняла, Ксюш. — Останавливает её Ольга, схватив за запястье. — Я сама его отнесу, а ты… Проследи чтоб Алиса не убежала.

Мрачная тишина нависает над двором. Мгновенье спустя она пронзается тихим, молебным, младенчески-канючащим:

— Ма-ам, но я думала… Я не хочу, мам! Я не хочу! Хочу домой, к папе!

И она несётся к калитке. Только куда побежит? Человека, давшего ей приют во время предыдущего побега, больше нет. А ещё там, за забором — кровь и трупы.

Стоит об этом подумать, и Ксения бросается следом, настигая беглянку в паре шагов от калитки. До сего дня Ксения никогда не видела настоящей детской истерики. Всё, что она видела раньше — боль, обиду — ничто в сравнении с актом безумия, зиждущимся на чувстве бесповоротной обречённости. Алиса бросается на землю, и даже вдвоём старшие не могут её утихомирить. Она бьёт по траве кулачками, врезает в неё носки кросовок, страшно извиваясь, она орёт так, что закладывает уши, её лицо грязно-красное, одежда перепачкана, она задыхается, рвано выплёвывая воздух через забитые влагой ноздри. Её так много и она такая громкая, что Яну удаётся привлечь к себе внимание лишь случайно. Не в силах больше наблюдать подростковую истерику, Ксения отводит взгляд и сталкивается им со взглядом хозяина. Его голова повёрнута в их сторону, а губы едва заметно шевелятся. От губ к подбородку тянется тонкая алая струйка.

— Тихо! — шепчет Ксения, совершая упреждающий взмах рукой. Алисе всё равно, но Ольга слушается и следует её зову, оборачиваясь к брату.

— Тихо! — кричит уже она, зажимая рот дочери ладонью и вскоре отпуская. Подбегает к брату и склоняется ухом над его лицом. Он нащупывает в воздухе её ладонь и сжимает её в своей, водружая себе на грудь. Так проносятся мгновения, что дольше вечности. Даже Алиса замерла в изумлении, забыв на минуту свою боль — так чисто и загадочно таинство общения брата и сестры. Наконец Ольга произносит: — Нет, ты не можешь… Нет, так нельзя! Так вообще никто никогда не делал, а если и делал… Где гарантия, что тебе повезёт? Так нельзя, не проси даже!

Её губы мелко дрожат — то ли от злости, то ли от бессилия, то ли всё сразу.

— Ч-что? — выдавливает Ксения, переждав, пока разрозненные всхлипы всё ещё удерживаемой ею девочки наконец утихнут. — Что он сказал? — Алиса умолкла: по застывшей на лице надежде ясно — она тоже ждёт ответа. — Что, что он сказал?

— Он сказал, что не надо ничего передавать. Что он согласен уйти с даром…

— А так можно? — вопрошают младшие хором.

— Так — нельзя. — Отвечает Ольга. — Оставить дар, покинув землю — значит обречь себя на вечное небытие. Это первое, чему научила нас мама. Поэтому… Так нельзя.

— Я. Я могу, — шепчет Ксюха так тихо, что её никто не слышит. — Я могу.