Wind-n-Rain - Костолом

Ян ждал чего-то подобного.

— Хочешь чаю?

— Нет. — Ещё хоть чашка, и она лопнет — хватит с неё уже чаю за эту ночь. — Не хочешь рассказывать?

— Тебе настолько любопытно?

— Ага.

— Да пожалуйста. Если коротко, то, чем я занимаюсь, предопределено наследственностью. Моё ремесло досталось мне от матери, ей — от её матери, и так далее… А детей у меня нет и, скорее всего, не будет. Зато у Оли их целых двое.

— Постой… То есть вы хотите, чтобы Алиса унаследовала…

— Да. И для этого ей придётся многим пожертвовать. Я не в восторге от этой идеи. Но другого выхода у нас нет. Иначе я просто… Не смогу спокойно уйти в своё время.

Уйти… Такой молодой, а думает о смерти. Хотя, сколько он её уже повидал — не мудрено. Сказанное не совсем укладывается у Ксении в голове, однако проясняет многие моменты. Проясняет бегство девочки и вымученные улыбки её матери. Их странный разговор за кафельной стенкой прошлой ночью. Надежды на скорый отлёт.

— Она не согласилась, да?

— Да. И я не смею её осуждать. Я даже рад за неё. Но всё же… Если бы она приняла, я был бы ещё более рад.

На минуту Ксения умолкает, обдумывая слова Яна. Его участь незавидна. А вот спокойствию, с которым он привык держаться, можно и позавидовать. Что ж — она утолила своё любопытство. Однако список её вопросов всё ещё не пуст.

— Скажи, а ты точно уверен насчёт Миши… Что ему не помочь?

— Точно.

— А может так быть, что ему помогли бы врачи?

— Уже нет. Почему ты спрашиваешь?

— Ему девятнадцать сегодня исполнилось. Возможно, это его последний день…

— Точно последний. До следующего он не доживёт. Отпусти, это не твоя забота. Он сам уже принял свою долю, и давно. Он бы не хотел, чтобы кто-то страдал из-за него. Тем более ты…

Утром голова свежа, словно и не было предыдущих ночей, лишь на долю состоящих из сна, а по большей части — из приключений. Раны на ладони туго затянулись в обрубцевавшуюся чешущуюся корочку. Во время завтрака Ксения замечает двух соседок, с аппетитом уплетающих омлет. И что-то в них иначе. Алиса разве что не светится счастьем, а её мама будто бы поспокойнела. Здоровый румянец оживил её засеревшую в последнее время кожу, в голосе вновь поселились восторженные нотки — дурацкое жизнелюбие, за которое Ксения с самого начала гостью и возненавидела, и по которому так скучала, когда оно пропало.

— Съезжают через пару дней. Роза сказала, они уже оповестили. Мол, кто-то сдал билеты, и они могут лететь… — Перехватив взгляд подруги, Женька спешит поделиться известиями. — Ума не приложу, к чему такая спешка.

Ксюха отмалчивается. Она знает — к чему, и ей нестерпимо грустно.

Улизнуть после завтрака не составило труда. Одевшись поярче — пусть не в салат-сарафан, но в узкие розовые брючки и игривый цветастый топ на бретелях, Ксюха чуть припудрилась, накрасила губки и даже пшикнулась Женькиными духами — тоже цветочными. Пусть Миша порадуется, увидев её такой. Неумолимое желание быть полезной, что зародилось в ней вчера, за ночь окрепло и возросло. Это не то желание, которым она жила весь свой двадцать один. Она больше не хочет нравиться, не хочет, чтоб её хвалили. Она хочет, чтоб о ней отзывались с благодарностью. И сама мысль о неком миссионерстве или мифическом предназначении будоражит сознание. Волнует, как вновь обретённый смысл, нет — способ жизни. Окрылённая вдохновением, она несётся к Новиковским полям, словно подхваченный ветром цветок на ножках. Позавчера ей было плохо, вчера — плохо, а сегодня ей хорошо. И кажется, будто эти три дня — часть чего-то большого, единого целого.

Вдохновение затихает, стоит Ксюхе в сотне метров от себя узреть цель пути. Вокруг люди и машины — белая «газелька» с красным крестом на задних дверцах и даже полицейский «козлик» с молчаливой мигалкой. Переходит на бег, больше не чувствуя лёгкости — словно лепестки цветка бьёт к земле упругими струями разразившегося средь чистого небосвода ливня.

— Ксюш, а ты что здесь делаешь? — Валера первым замечает её. Он лениво отирает брюками бампер служебной машины, поглядывая в сторону настежь распахнутой калитки.

— Что… Что здесь произошло?

Не дожидаясь ответа и не встречая преград, она несётся в дом. Никто на неё не смотрит, никто не спешит остановить. Лишь псинка, забившаяся в угол прихожeй, одаривает её упреждающим взглядом. Становится по-настоящему страшно.

В комнате, набитой людьми, она застывает, подкошенная. На кровати, накрытая плотной простынёй, выпуклыми мазками проступает щуплая человеческая фигурка.