Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Я доплелся до своего переделкинского жилища и стал слать сообщения Юрке на пейджер. Ни телефона на даче, ни мобильника у него тогда еще не было.

Текст я передал примерно следующий: «Юр, тут меня на станции малость попинали, а главное, грабанули. Принеси, пож., сигареты». Ни к кому из ближайших соседей я не пошел: знал, что все поголовно не курят. Да и вообще – к кому же еще обращаться, когда случилась неприятность, если не к Щекочу; все знали: если что – немедленно к нему. Он помогал, даже когда его не просили о помощи…

В общем, передал я Щекочу свою «телефонограмму» и стал ждать.

И вдруг на меня обрушилась лавина звонков, причем даже междугородних. Встревоженные голоса родных, друзей и знакомых почему-то (с разной степенью деликатности) спрашивали об одном: жив ли я? (Моего уверенного «Алло!» всем для выяснения этого обстоятельства почему-то было недостаточно.)

Выяснилось, что, когда я слал сообщение Юрке на пейджер, он сидел вовсе не на своей дачке, как мне представлялось, а на студии НТВ, в прямом эфире (тогда еще были такие). Прочитав мой месседж, он тут же сообщил всей стране, что на станции Переделкино зверски избит поэт Хлебников и это не иначе сделано для того, чтобы сорвать завтрашний вечер-митинг в ЦДЛ против войны в Чечне, который вышеназванный должен был вести.

По-моему, это самый удачный политический пиар Щекоча. Но он бы не был собой, если б ограничился пиаром: вскоре в мою дверь постучали два симпатичных «шкафа», присланные Юркой, и не только вручили пачку сигарет, но и попытались выяснить приметы грабителей. К сожалению (или к счастью?), я ничем помочь им не мог, и они уехали.

А на следующий день я все-таки должен был согласно афише вести антивоенный вечер в ЦДЛ.

…Увидев меня, не поврежденного головой, Щекоч обрадовался, а когда понял, что и лицо мое тоже почти невредимо, расстроился, а потом стал громко смеяться. «Ты, – говорит, – как Марк Твен скажи, что слухи о твоей смерти сильно преувеличены».

Кстати, потом выяснилось, что этот вечер стал чуть ли не главным предвыборным мероприятием «Яблока» в Москве. По крайней мере – самым заметным.

…На станции Переделкино сажусь в электричку. «Солнечная». Это место прославилось на весь мир благодаря «солнцевским», Юриным клиентам. Их лидер Михась стал успешным бизнесменом, спонсирует окрестные церкви, получил от патриарха церковный орден. А однажды даже шикарно издал Библию и подарил Щекочу. «Подпиши!» – попросил Щекоч. «Как?» – задумался Михась. «Ну напиши – от автора».

Востряково (теперь – Сколково, хотя само Сколково отсюда далеко, зато – модернизация!). Здесь дача нашего общего друга – Толи Головкова, с которым я много раз боролся за диван на Юркиной кухне в Очакове. Но уже не в Очакове, а именно на востряковской, позже появившейся Толиковой даче Юрка с друзьями встречал новый век. Не очень радостно.

А вот и Очаково.

Здесь на первом этаже старого дома у школы, в маленькой однокомнатной квартирке с большой кухней, на «крейсере», как с Юркиной подачи стали ее называть, прошло много счастливых лет нашей дружбы.

Часто ночами Юрка писал, а я спал на знаменитом (потому что кто там только не спал!) кухонном диване, на который порой сваливался среди ночи из окна кто-нибудь из общих друзей. Утром Щекоч будил меня и сразу же начинал читать только что написанный текст (некоторые потом стали знаменитыми). Понимая жестокость ранней побудки, он смягчал ее бокалом пива, а то и шампанского (в этом случае приговаривал: «Ну где еще тебе с утра приносили шампанское в постель?!»).

Надо сказать, что вся комната за стенкой в это время была усеяна скомканными листками – на каждом одна фраза, первая. Ее Юрка всегда очень долго искал, она должна была задать правильную интонацию всей статье. А найдя, дальше строчил на машинке как пулемет, невзирая на многочисленные опечатки и орфографические ошибки.

Нет, «крейсер» был не просто холостяцкой квартирой или вариантом одной из спасительных во времена застоя гостеприимных московских кухонь. Это был флагман здорового образа жизни, предполагавшего естественное пренебрежение бытовыми удобствами и вообще материальным, а еще – безусловное аристократическое равенство со всем живущим. Поэтому здесь во время частых «сборов» (словечко Щекоча) легко уживались милицейский начальник и лидер спартаковских фанатов; знаменитый писатель, начинающий актер и только что выпущенный из «обезьянника» архангельский хиппи, вздумавший в центре Москвы дарить незнакомым людям цветы…