Александр Оберемок - Сухая ветка

Вспомнил Алексей и такую байку, которую ему в детстве рассказывала бабушка Дуся. Это было ещё до женитьбы Гришки на Зинаиде. Рано похоронив родителей, Григорий жил один. Пил он тогда гораздо меньше, а парнем был хозяйственным — держал уток и кур, бывало, и поросёнка заводил.

И вот как-то раз Гришкин кум из соседней деревни пригласил его в гости то ли на день рождения, то ли ещё на какой праздник. И случилось так, что в гостях Григорий запил. Пил он три дня, только на четвёртый вернулся домой. И всё бы ничего, но в тот год Гришка держал двух поросят. А дело было поздней осенью, когда поросята набрали уже солидный вес и стали довольно-таки дебёлыми существами. Гришка, естественно, никого не предупредил о том, что голодную скотину желательно бы покормить, так как задерживаться у кума он не собирался. И вот трясущимися с жестокого похмелья руками незадачливый хозяин отпер сарай и увидел, что бедные животные, одурев от голода, полностью сожрали огромное деревянное корыто.

Впрочем, Мохов помнил о Гришке и совсем другое. Столетнюю мазаную хатку отец с дедом ещё в середине восьмидесятых обложили кирпичом. Гришка таскал кирпичи, просеивал песок, замешивал раствор, причём никакую плату за работу не требовал, да и выпивкой не увлекался, пил наравне со всеми.

Вскоре они подошли к дому, в который маленький Лёшенька приезжал с родителями каждое школьное лето. Под окном всё так же стояла огромная липа. Палисадник, который в конце каждого лета радовал глаз астрами всевозможных расцветок, густо зарос крапивой и репейником.

— Цел домик, — сказал Алексей.

— Ага, — подтвердил Гришка. — Там с огорода стенка треснула, хундамен просел, так Павлó усе трещины замазал.

Деревянный забор кое-где был подлатан новыми некрашеными досками. На щеколде висела сухая ветка — Алексей помнил, что в деревне так раньше сообщали всем, что никого нет дома.

Гришка убрал ветку, бросил её в палисадник, и они вошли во двор. Там тоже всё заросло крапивой. На двери дома громоздился огромный навесной замок.

— Болел Павлó у последнее время, — сказал Гришка, указывая на двор. — Усё на ноги жаловался. Ты погодь, я у своей ключ возьму, принесу.

Две коротеньких улицы — вот и всё Мохово. Полевая тянулась параллельно небольшой речке Сухой, Луговая отходила от Полевой вниз, к воде, и заканчивалась старым деревянным мостом.

По дороге Алексей заметил, что во всей деревне нет ни одной новой постройки. Деревня медленно умирала. Если во времена его детства здесь уже не было молодёжи, то сейчас наверняка здесь доживали одни пенсионеры. В Мохове не было ни церкви, ни клуба, ни магазина. По соседству с дедовским домом с обеих сторон стояли заброшенные дома. Двадцать лет назад, Алексей помнил, там жили какие-то старички.

Через пять минут появился Гришка, да не один — за ним не спеша шествовала крупная женщина лет шестидесяти, его жена, тётя Зина.

— Добрый день, тёть Зин!

— Здравствуй, Алексей, — сказала она с тяжёлым придыханием грузного человека. — А я не поверила, думала, чего мой-то ключи просит. Дай, думаю, сама схожу.

Она вручила Мохову связку ключей.

— Этот от хаты, этот от сарая, а этот от погреба. Будешь хату отмыкать, вверх потяни, чтоб дужка отошла, — со знанием дела сказала она.

— Спасибо, тёть Зин, — сказал Мохов и зашёл на крыльцо.

Глуховы не уходили.

— Может, зайдёте? — спросил Алексей, а сам подумал: «Зачем я их зову? Что они там не видели? Там наверняка сейчас грязь и неприятный запах».

— Пойдём мы, Алёша, пора нам, — сказала соседка.

В её голосе Мохов уловил неприятные нотки, будто бы он в чём-то провинился. Он хотел сказать им, мол, заходите, если что, но не сказал.

«Могли бы и покормить человека с дороги, не объел бы. Или хотя бы чаем напоить», — подумал Мохов и открыл замок.

В сенях пахло сыростью, что удивляло при такой-то жаре на улице. Кухня смотрелась довольно опрятно — ни соринки на столе, где готовили и ели, ни капли жира или масла на старой газовой плите, к которой длинным серым шлангом подсоединялся баллон с газом.

Мохов прошёл дальше. В комнатах стоял неистребимый запах старых вещей.

В доме, помимо кухни, было две комнаты. В одной спал дед, в другой же, «зале», как называл её Павел Фёдорович, стоял диван для Алексея. Окна «залы» выходили на улицу. Здесь всё было так же, как и раньше, разве что зеркало завесили рушником. Стол, раньше стоявший у окна, отодвинули в сторону, освободив место посреди комнаты для двух табуреток. «Для гроба», — подумал Мохов. Он снял рушник, аккуратно сложил и бросил на стол. Затем, подумав, поставил стол на место, а табуретки вынес на кухню.