Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

— Сейчас фрау Мазин делают вливание витаминов и физраствора. Естественно, она очень ослабла и должна быть защищена от любых волнений. — Кальтофен поднял руку, и тут же рука снова упала вниз. — Идиотская фраза! Ее внук тяжело болен, не так ли? А тут — защищать от волнений! Но ее нужно защищать, насколько это возможно, так как приступ может в любой момент повториться, и тогда… Но вы же приехали в Вену, чтобы помочь фрау Мазин, оградить ее, господин Джордан…

«О Натали! — подумал Фабер. — Я еле держусь на ногах. У меня все болит. Я — down and out. [25] Потерпевший крушение в жизни, потерявший все (англ.) And burn out too. Burn-out — с тех пор как я не могу больше писать. И теперь я должен пойти к Мире!»

— Да, — сказал он, — разумеется, я сделаю все, доктор Кальтофен.

При этом он думал: «Я уже стоял здесь в отделении городской больницы. В белом халате. С именной табличкой. И тогда меня называли Джордан, доктор Джордан. Это было после курса лечения от алкоголизма. Мой друг, спасший меня, хотел, чтобы я написал роман о психиатрах, и я проводил целые недели в неврологическом и психиатрическом отделениях больницы. Тогда здесь стояли только старые здания, которые были совсем ветхие. Психиатрическая клиника находилась в похожем на за́мок доме, выкрашенном в желтый цвет. Я мог ходить во все отделения. Мне разрешали даже наблюдать лечение электрошоком. Жил я тогда тоже в отеле «Империал». Я так старался, читал книги, слушал доклады, но дальше дело не шло. Время от времени я приезжал домой в Старнберг, где мы тогда жили. Натали и я. Вальдшмитштрассе, 148, большое бунгало с полностью застекленным фасадом. Однажды Натали прилетела в Вену к моему другу и сказала: «Пожалуйста, господин профессор, не требуйте этого от него! Скажите ему, что он не должен писать эту книгу. Он это не может». Этот поступок Натали мой друг счел замечательным, он рассказал мне это позднее. И это было замечательно. Потому что замечательна была Натали, — думал Фабер потерянно. — Натали…»

— …идти к ней.

Он был так погружен в свои мысли, что услышал только последние слова доктора Кальтофена.

— Что вы сказали?

«Возьми себя в руки. Я должен взять себя в руки».

— Вам нехорошо, господин Джордан?

— Все в порядке. Не слишком ли это взволнует фрау Мазин, если я сейчас явлюсь к ней? Мы столько лет не виделись…

— Мы с доктором Беллом подготовили фрау Мазин к вашему визиту, — сказал Кальтофен. — Вы можете не бояться. Фрау Мазин ожидает вас с нетерпением и радостью. Мы подержим ее здесь еще примерно десять дней, чтобы она по возможности лучше подготовилась ко всему, что может ее ждать. Вы можете приходить в любое время, господин Джордан, не только в часы посещения. Я дал соответствующие распоряжения. Если у вас будут вопросы, я к вашим услугам до позднего вечера.

— Спасибо, господин доктор, — сказал Фабер и подал Кальтофену руку, после чего тот спешно покинул освещенный красным заревом коридор.

— Подождите минутку! — сказал Белл Фаберу. — Я зайду в палату и сообщу о вашем приходе.

Через несколько мгновений он вышел из палаты.

— Так, — он положил Фаберу руку на плечо. — Всего хорошего! Завтра мы увидимся в Детском госпитале, да?

— Конечно, господин доктор. — Фабер прислонился к окну, у него вдруг сильно закружилась голова. — Вы можете на меня положиться.

— Спасибо, — сказал Белл. — А теперь идите к фрау Мазин. Она очень счастлива, можете не беспокоиться!

— Я и не беспокоюсь, — сказал Фабер и постучал в дверь.

«О Натали! Я хотел бы совсем больше не беспокоиться!»

Там лежала она.

«Как я боялся этого момента», — думал он. И вот свершилось. Палата была разделена белым занавесом. В другой половине лежала женщина, которая все время кашляла.

Мира протянула руку и улыбнулась. Фабера жутко испугала эта улыбка. Самая печальная, какую он когда-либо видел. Губы ее рта, когда-то полные и прекрасные, были совершенно бескровны и выглядели словно две черточки. Бескровным и изнуренным было и лицо. Высокие скулы, которые ему так нравились когда-то, теперь выпирали вперед, когда-то блестящие черные глаза стали тусклыми, роскошные волосы потеряли блеск, поседели и свисали прядями. Протянутая рука была тонкой, высохшей. На фотографии возле кровати Горана она была загорелой, сейчас он видел бледное лицо с глубокими-глубокими морщинами.

— Роберт, — произнесла Мира слабым голосом, — дорогой Роберт.

«Я должен подойти к ней, — думал он. — Вон отсюда, я не могу здесь больше находиться».