Таисия Пьянкова - Я – дочь врага народа

– Сегодня же… В райкоме… Поставлю вопрос ребром…

– Да хоть скелет из рёбер собирай! А я в твоём райкоме скажу, что ты говорил, будто они там все – дармоеды…

– Когда говорил?

– Да только что! Неужели не помнишь?

Теряя лицо, комсорг шипит:

– Зассыха поганая!

Перед Лизою почему-то сразу исчезает нутро кабинета; перед нею зимняя река Тара. У проруби стоят валенки… Туда следы проложены, обратных следов нет… Из холодной глубины проруби глядит на неё лицо Толи Аверика, а может, Коли Грачёва?

Лиза медленно берёт со стола полный графин, цедит воду в кресло – повыше комсорговых колен…

Так же, не торопясь, идёт из кабинета, на пороге оборачивается, предупреждает:

– Один в кабинете не оставайся! Подкараулю!

И через два месяца Вера на работу не выходит. Вернее, в цехе она появляется, но лишь затем, чтобы написать заявление об увольнении. У неё родился сын – инвалид. Причина несчастья, как решили медики, работа с вибрацией.

Вера кем-то напугана, чтобы открыто сказать Лизе правду; передаёт её с большой осторожностью. Становится ясным, что с данной частотой вибрации молодым людям работать нежелательно…

Лиза дожидается, когда горестная мать уволится, затем ставит в ячейку ящика очередное изделие и заявляет:

– Тут я больше не работаю!

– Что это на тебя нашло? – спрашивает мастер.

– Не хочу рожать уродов! – отвечает она.

– Сперва замену себе найди…

– Я вам Грачёва нашла, теперь пусть он ищет…

Это говорится при Коле. Никакой подлости в словах Лизы нет; она уже успела его предупредить о возможных последствиях вибрации. На что парнишка убеждённо ответил:

– Буду принимать монашество.

У Коли глубоко верующий отец расстрелян так же, как у Лизы, в 37-м! Дед-священник оказался на Камчатке. Однако он умудрился и оттуда заповедать внуку: прежде – Бог, затем – Родина, потом – всё остальное!

И вот эта самая Родина предстаёт перед Колею в образе заводского комсорга, образ которого можно набросать такою перефразой: не так страшен чёрт, как его малютки…

Он позволяет членам своего комитета пресекать в комсомольцах проявление «особых» мнений, ставить, кого следует, «на вид», делать документальные выводы…

А Коля не комсомолец. Он и в ремесленном не учился. Потому не обязан, как «чижики», отрабатывать на заводе трёхлетнюю принудиловку. Но ютится Коля на той же мансарде, где и выпускники училища, поскольку живёт с матерью в пригороде.

Рабочий день на заводе с восьми до семнадцати, затем – вечерняя школа до двадцати одного. А зима лютая, снег обильный, транспорт – только русским крутым словом по нему оттянуться…

Так что мансарда для Коли – выход из положения.

Но этот выход оборачивается для Коли входом в преисподнюю!

На барачном чердаке комсомольцы-атеисты редкий вечер не устраивают над ним потехи: то бойкоты, то стенгазетная сатира, то записочки с вольными стихами…

Примыкают к издёвкам и комсомолки – вроде Пельдуски…

Лизу такие вздорища вынуждают вспоминать детдомовские меры «воспитания».

Но досаднее всего то, что она бессильна перед комсомольской бандой. Такую опухоль чужого ума оторванными пуговицами не напугаешь…

А тут ещё в заводской газете «Знамя труда», за пару недель до праздника – 8 марта, с восторженным предисловием комсорга Бориса Владимирова публикуется её стихотворение, сопровождаемое многими похвальными эпитетами.

Похоже, кем-то из девчат оно выкрадено из тумбочки Лизы:

В конце февраля мансарда переселяется в новое общежитие, где и Лизу, и Колю принимают в свои комнаты удручённые необходимостью «позорного» соседства куражливые юнцы…

А тут публикация в заводской газете нового Лизиного стиха: