Йозеф Кот - День рождения

Жена Кошляка краснеет и с готовностью кивает.

— Понимаете, товарищ, все голубое. И трава. И нос. Ж. . . тоже голубая.

— Адам!

— Жофи, не верь ему. В его словах нет ни капельки правды. Он отродясь не был в Париже. А с тех пор, что я директор, он и подавно никуда не ездит. Я не пускаю. Я все ему запретил.

— Не хвастайся, Павол, ради бога, не хвастайся!

Легкий звук лопнувшего стекла — и на стол падают осколки.

— Осторожно, Жофи, не порежься!

Кошляк закрывает глаза и стонет:

— Я не выношу зрелища крови!

— Этот тип, — рассказываю я Жофи, когда мы сидим в такси, — целыми днями ковыряется на грядках и даже собственным детям не разрешает ходить по дорожке, посыпанной гравием. Ну могу ли я работать с таким идиотом?

Жофи зажимает порезанную руку носовым платком и не отвечает.

Жара в этом году наступила непривычно рано. Небо иссиня-голубое, и воздух обжигает, как раскаленное железо. Асфальт на тротуарах плавится, он такой мягкий, что останавливаться и стоять на нем опасно. И все вокруг мелькает в непрерывном движении. Все судорожно спешат, торопятся, чтобы, не дай бог, не приклеиться, не остаться торчать из земли соляным столбом! Спасенье в движении. Но я шагаю не в ногу с остальными, не попадаю след в след. Спиной я ощущаю удивленные и презрительные взгляды.

— Что у нас завтра, Рената?

— Среда.

— Всего лишь среда?

— На среду назначено совещание.

— Никакого совещания не будет, — твердо заявляю я.

— Не будет?

— Вы не хотите искупаться?

— С вами?

— Нет, вообще.

— Боюсь, добром это не кончится.

— Это с какой стороны посмотреть.

— Я не умею плавать и еще, чего доброго, утону.

— Так что у нас завтра?

— Говорю же вам — среда.

Преуспевающий молодой человек. Какой там преуспевающий! Жофи несправедлива ко мне. В последнее время счастье напрочь изменило мне. Но я не сдаюсь. Иногда борьба за счастье — уже счастье. Передо мной минное поле, но я знаю: через него надо пройти. Кто ринулся в атаку, тот не может отступить и вернуться назад в окопы. Мосты сожжены. Остался путь вперед и только вперед, бесконечный путь, с которого свернуть нельзя.

— Ребята, это я, — провозглашаю я, появляясь в наборном. — Черт возьми, думаете, приятно, когда шею трет дедероновая сорочка?

— Выпей с нами, — предлагает Финтяй. — Выпей с нами, директор.

И по кругу идет бутылка с домашней сливовицей.

— Я пришел, чтоб сказать спасибо за вчерашнее.

Вчера было общее собрание. Предложенная Раухом и Кошляком программа не прошла. Минимальным большинством голосов. Я не ожидал такого и воспрянул духом, исполнившись новой надежды.

— Знаешь, — начал Белько, — мне уже приходилось однажды защищать нашу типографию. Двадцать лет назад я нес караул у входа [9] То есть во время февральских событий 1948 года, когда буржуазия, вызвав правительственный кризис, пыталась взять всю полноту власти в Чехословакии. . А я тогда был ого-го! Орел! Ни одна баба не могла устоять передо мной.

— Ладно заливать, — цыкнул на него Финтяй.

— Стоило только улыбнуться которой…

— Чего ж ты не женился в таком разе?

— Не мог же я позволить себе разбить другие женские сердца.

— Кончай вправлять нам мозги, — не унимался Финтяй, перекрикивая грохот машин. — Я тебе не верю.

— И ты мне не веришь? — Белько повернулся ко мне.

— Кто тебя знает, может, и правду говоришь.

В самом ли деле счастье изменило мне? Но и вчерашнюю победу переоценивать не следует. Одно ясно — я не один. Впервые после смерти Страки я не чувствую себя в типографии чужаком, втирушей, от которого все воротят нос. Те, что подняли руку, голосуя против Рауха и Кошляка, поверили в меня. Но теперь на мне тяжелым грузом лежит ответственность, теперь я не смею делать легкомысленных поступков. Строго воспрещается ошибаться. И уж тем более я не могу делать вид, будто на карту поставлены мелочные споры о руководстве типографии.

— Будем здоровы.

— Пей на здоровье.

Сливовица пронимает меня до мозга костей.

— Стоп, не так много.

Финтяй выхватывает у меня бутылку.

— Не бойся, тебе останется.

— Слушай, директор, если чего надо, ты только скажи, — говорит Белько. — Надо будет — пойду, как тогда, двадцать лет назад, когда я был во какой орел и ни одна баба… Ну, понимаешь.

— Понимаю.

Мы смотрим друг на друга, и Белько смеется. Смеются все вокруг, хотя надо быть серьезными.

По дороге домой я захожу в цветочный магазин.