— Пан Раух сказал, что достаточно подписи.
— А если пан Раух скажет вам прыгнуть из окна, вы прыгнете?
Вот она, моя жертва. Френкель. Его начинает трясти, глаза блестят.
— Я, если хотите…
— Люди приходят вовремя?
— Кто как. Кто вовремя, а кто опаздывает.
— С завтрашнего дня вы будете писать, кто когда пришел и ушел. А если вздумаете ловчить…
Утром поднимается буча. Не успеваю я сесть за стол, как прибегает Раух.
— Ты дал это идиотское указание Френкелю?
— Тебе оно не нравится?
— Спятил ты, что ли? Ты ужасно скомпрометировал себя. А заодно и меня.
— Лишь бы чего похуже не случилось.
— Сходи послушай, что говорят в проходной.
— Пускай ворчат. Порядок есть порядок.
— Сумасшедший. Думаешь, тебе это простят?
— Я никого ничем не обидел и просто требую соблюдения порядка.
— Не воображай, что ты директор на веки вечные. Никакое начальство тебя не спасет. Не те времена. Директор и заместители теперь будут выбираться. Всем коллективом. Понял? А кто поднимет руку за тебя? Проворонил ты свое место.
— О чем ты болтаешь?
— Если хочешь знать, все уже подготовлено. Еще до конца года главное управление будет упразднено, мы будем действовать самостоятельно. Кто поднимет за тебя руку, фанатик?!
С каким удовольствием я вышвырнул бы Рауха за дверь! А ведь он старше меня, и я всегда был с ним вежлив, более того, относился с уважением.
— Ах вот для чего ты отменил обязательное правило записывать время прихода и ухода? Чтоб тебя выбрали?
Раух багровеет, лоб и лысина его покрываются капельками пота.
— Ты прекрасно знаешь, что мы с Бухалой приятели, и если б я мечтал о директорском кресле… Но именно потому, что он мой приятель, он принял мое предложение, и директором поставили тебя. Неужели иначе на тебя кто-нибудь обратил бы внимание?
— В данный момент директор я, и я не позволю разговаривать со мной в таком тоне.
— Вот именно, директор в данный момент.
— Поговорим об этом на парткоме.
— Партии нужны люди прогрессивные и образованные. А ты, голубчик, закоснел. Проспал наше поступательное движение вперед и топчешься на месте. Ты молодой, но уже старик.
— Я освобожу тебя от должности.
— Ты успел просмотреть сегодняшнюю почту?
— Нет.
— Там ты найдешь программу действий нашей типографии. Мы с Адамом целую неделю просидели над ней. Прими ее к сведению. Все идет к самоуправлению. Или, может, ты влюблен в наше главное управление?
— А если я не приму вашу программу?
— Тебе придется объяснить это перед всеми. Что касается меня, то я заранее предвкушаю это удовольствие. И еще кое-что: среди сегодняшней корреспонденции ты найдешь мои предложения насчет зарплаты.
— Мы же условились, что никаких изменений в зарплате не будет. У нас нет возможности. Нельзя же распределять больше, чем зарабатываем! Как экономист ты это прекрасно понимаешь.
— Будь ты не бюрократ, а человек с фантазией, ты бы сделал все, чтоб мы заработали и имели зарплату побольше. Ты собираешься выступать против решений завкома?
— Какое отношение к этому имеет завком?
— Они поддержали мое предложение. Там подпись Борко.
Открыв книгу регистрации поступления писем, я тут же со злостью захлопываю ее. Я в западне и сам же добровольно сунул голову в петлю, которая неудержимо затягивается, сжимает мне горло, и я задыхаюсь. Смерть мгновенна. Неприятно лишь видеть свою смерть. Хоть бы кто сжалился и завязал мне глаза платком.
Я повис на черешне. Ветки черешни крепкие, будто стальные. Черешня усыпана плодами. В нескольких сантиметрах от моего лица теплый ветерок раскачивает гроздь сочных ягод. Я пытаюсь дотянуться до них ртом, но каждое движение отнимает последние силы, и я задыхаюсь. Гроздь недосягаема. «Здесь висит человек, — слышу я голос Рауха, усиленный хриплым репродуктором, — здесь висит человек, из-за мелочности и ограниченности которого ваши дети лишены куска хлеба и счастья. Ведь для чего человек живет на земле? Мы общество нового типа, которое выступает против того, чтобы человек надрывался в поте лица, сдирая руки в кровь, и представлял себе райскую жизнь лишь в виде туманной перспективы. Нет, друзья, мы общество, которое хочет само пожинать плоды своего труда. Мы живем во имя сегодняшнего дня. А кто хочет жить ради призрачного завтра — того на черешню!» Собравшиеся шумят. Слышны крики «за» и «против». Рената плачет. «Ах, он был такой симпатичный юноша и умрет, не переспав со мной. Умрет, так и не переспав со мной». Над ухом у меня жужжит оса.
Читать дальше