Йозеф Кот - День рождения

Я, давясь, глотаю кусок расползшегося картофельного кнедлика с укропной подливкой.

— Это почему?

— Потому что позволяешь заводить новые порядки.

— Все идет по-старому.

— Именно поэтому.

— Именно поэтому?

— Почему не стукнешь кулаком по столу?

— Ты считаешь, что от этого будет толк?

— Трусишь.

— А на кого мне стучать кулаком? Разве я могу сейчас кого-либо в чем-то обвинять? Сейчас такая линия.

— Начхай ты на линию. Это не твоя линия.

— Людям охота заработать.

— А мы — мы на этом заработаем?

— Не знаю. Могли бы и мы. Но существуют типографии с новым оборудованием, более совершенным. Так что особых перспектив перед нами нет.

— А дальше? Что будет дальше? Что будет потом, когда мы не выдержим? Почему ты не скажешь этим наверху, что они требуют от нас невозможного? Наша типография спокон веку выпускала небольшие журналы, тонкие брошюры, свадебные приглашения.

— Белько! Ну что ты в этом понимаешь? Не умничай. Без тебя найдется кому соображать.

— Надо жить своим умом. Не будь слабаком и подними шум.

Рядом шлепает по столу мокрой тряпкой старуха Сушенкова.

— Вкусно, пан директор? — шамкает она беззубым ртом.

— Нет, невкусно, — сердито заявляю я, и Сушенкова сразу расстраивается, словно я непочтительно отозвался о ее собственной стряпне.

— Укроп малость подопрел, пан директор. Я уж девчатам говорила. Но ежели привезут, приходится брать.

Белько складывает тарелки на поднос и встает.

— Будет время — загляни к нам.

Я ничего не отвечаю и рассеянно чиркаю вилкой по тарелке, пытаясь зачерпнуть подливку.

— Пан директор…

— Да?

— Не могли бы вы прибавить мне хоть сотню? — вдруг осмелев, обращается ко мне Сушенкова, когда вокруг никого нет.

— Не знаю.

— Через год надо выходить на пенсию, а тут…

— Я погляжу…

С тех пор, как я стал директором, невозможно пройти по коридору без того, чтобы кто-нибудь не попросил у меня прибавки к зарплате. «Если выполним план, будут премии», — отвечаю я всем подряд. Но Сушенкову-то план не касается. Она может и не знать, что у нас вообще есть какой-то там план. Она живой инвентарь типографской столовой и наибольшее удовлетворение испытывает, видя чистые столы и аккуратно расставленные стулья.

— Подайте заявление, — говорю я. — Но вашу просьбу должна поддержать заведующая.

— Нет. — Сушенкову передергивает от отвращения. — Я у этой крали ничего просить не стану. Спасибо, ничего мне не надо. Спасибочки. Уж как-никак прокормлюсь. Сын прилично зарабатывает… Знаете, он покупает машину.

— А что у вас с заведующей?

— Я говорила своим, чтоб покупали машину с радио. Очень я люблю музыку. А невестка не хочет. Дескать, надо, чтоб в машине была тишина. Сын-то, представляете, дома даже петь не смеет! У невестки эта… как же она называется… мигреня, и, значит, чтоб все ходили на цыпочках. Давеча сын брился и запел…

— У вас плохие отношения с заведующей?

— Вы б сказали своему шоферу, чтоб он поменьше к ней шастал. Бесперечь ведь в ейном кабинете запираются.

О визитах Борко на кухню столовой говорит вся типография. Борко не женат, так что с него взятки гладки, а вот заведующую женщины за эту связь осуждают. Даже Рената. «Бесстыжая баба. Шлюха. Представьте себе, на письменном столе… Среди накладных, скрепок, календарей и штемпелей». Я спешу уйти из столовки, в горле у меня комом стоит укропная подливка. Чую, что отыграюсь на первом же встречном, уж ему от меня достанется! Надо взять себя в руки. Наверняка я никудышный директор. Самое разумное — пойти в управление к Бухале и сказать: так, мол, и так, хватит, освобождайте, довольно ломать комедию. Куда лучше, если б меня перевели в цех ручного набора. Там я когда-то начинал, давным-давно. Таскал тяжеленные связки свинцовых строк и намазывал черной краской ручной пресс. Но это было в другой типографии. И в другом городе. Времена меняются. Теперь даже свинец стал легче.

Я поднимаюсь по узкой лестнице из подвала, но коридор пуст. Тогда я иду к проходной.

— Дядя Френкель, покажите мне, пожалуйста, журнал присутствия.

Часы, пробивающие время, второй год неисправны, поэтому все расписываются.

— Пожалуйста, молодой человек.

Я пробегаю взглядом столбец неразборчивых подписей, и глаз останавливается на незаполненной графе: время прихода и ухода.

— Почему вы не требуете, чтобы, расписываясь, каждый проставлял время, когда пришел, когда ушел?

— Зачем?

— Господи, а зачем, по-вашему, все эти бумажки?