Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Из-за фонтана бедняга совсем лишился разума. Только подумайте: за целую неделю не принял на грудь ни одной рюмки!

Руисатель был представлен хором стариков и доброй дюжиной «детей Марии» под руководством церковного сторожа.

Все быстро заняли свои места: господин кюре давал указания, а Эльясен с наигранной свирепостью пастушьего пса формировал колонну.

Англад казался озабоченным и постоянно поглядывал по сторонам, словно ждал кого-то. И вдруг расплылся в улыбке: появилась Манон; она шла за матерью учителя, Магали, улыбавшейся из-под широкой соломенной шляпы.

Волосы Манон были покрыты косынкой из серого фуляра [69] Фуляр – легкая шелковая ткань. , и хотя она шла, потупив взор, она не могла не слышать, какое количество людей собралось на площади; когда же она подняла глаза и увидела толпу, над которой реяли стяги и позолоченная статуя святого, то ужаснулась размаху и важности действа. «Если бы все эти люди узнали, что я сделала, они разорвали бы меня в клочья», – мелькнуло у нее в голове. Но никто никогда не узнает об этом, кроме Бернара, а он был тут же, на террасе кафе, и мог защитить ее… Нахмурив брови, он с серьезным видом смотрел на нее – она догадалась, что он с трудом сдерживает приступ смеха, и снова потупила взор. Увидев священника, повернувшегося к ней с явным расположением, она смутилась, ведь она обманывала его… Ее вера, лишенная малейшей доли ханжества, была искренней и глубокой, и потому она испытывала стыд за то, что принимала участие в сотворении ложного чуда, которому суждено было запомниться надолго. Бернару было смешно, но святой Доминик взирал с небес на это святотатство, и поднять глаза на его статую она не осмеливалась.

Проходя мимо нее, Англад положил руку ей на плечо. Он улыбался, в его глазах стояли слезы.

– Племяшечка, пойдем рядом! Будем вместе молиться…

Господин кюре завел псалом; хор, музыкальная архитектоника которого опиралась на бас Эльясена, подхватил его; процессия тронулась. Когда они проходили мимо террасы, у господина Белуазо хватило душевной широты привстать – приподняв панаму над головой, он поприветствовал проносимого мимо святого угодника.

Процессия с пением покинула маленькую площадь и долго еще обходила всю деревню, приближаясь порой к полям, чтобы показать небесному покровителю их плачевное состояние; кюре при этом благословлял пересохшую под безжалостным солнцем почву. Манон украдкой посматривала в сторону домов, ожидая появления кого-нибудь – может быть, учителя, – кто крикнет, сложив ладони рупором: «Вода вернулась!»

А в это время «нечестивцы» на террасе кафе на обезлюдевшей площади продолжали беседовать.

– На мой взгляд, фонтан не навсегда умер, – говорил Бернар. – Я не утверждаю, что крестный ход вернет нам воду, я просто говорю, что вода сама вернется со дня на день и, возможно, очень скоро.

– А я в это не верю, – возражал Филоксен. – Ставлю три бутылки перно с надеждой их проиграть.

– Идет! – откликнулся учитель. – Я бы поспорил даже на четыре бутылки, с вашего позволения.

– Согласен на четыре!

– Одобряю это пари, – вмешался господин Белуазо, – поскольку в любом случае мы их дружно разопьем за здоровье проигравшего!

Бернар то и дело бросал взгляд в сторону фонтана; его удивляло безмолвие трубы, он размышлял над тем, не вывела ли ее полностью из строя продлившаяся больше недели задержка в поступлении воды…

Процессия заводила вдали одно за другим жалостные песнопения, одинокая цикада стрекотала в старой шелковице, «нечестивцы» молчали, объятые беспокойством…

– Эй, нечего предаваться отчаянию. Выпить-то нам никто не мешает, как и разыграть партию в маниллу на самую большую ставку, – вдруг взбодрил всех Филоксен.

Когда игроки дошли до пятой «взятки», голоса участников процессии зазвучали совсем близко, а вскоре показались и они сами; заполнив площадь, они обступили большую чашу фонтана. На всех лицах было написано отчаяние, Манон беспокойно поглядывала на Бернара, один Англад продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.

Господин кюре затянул своим прекрасным звонким голосом литанию, толпа отвечала солисту с взволнованным воодушевлением.

И вдруг откуда ни возьмись появился какой-то странный незнакомец, размашистым шагом приближающийся к толпе.

Между широченной шляпой из черного фетра и двойным шнуром галстука, какие носят художники, присутствующим предстало цветущее круглое лицо с большим носом и с прекрасными, поблескивающими, словно антрацит, глазами. На нем был просторный костюм из темно-синего бархата, а в руках палка с серебряным набалдашником.