Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

Блюдца с водой потемнели — взгляд женщины стал строже.

Не верит, понял Деев.

— Говорю тебе, убыль нулевая, — твердил упорно, пытаясь сохранить взятый уверенный тон. — Имеется даже прибыль: один человек, новорожденный, найден в пути. Молоко для него есть, не переживай, мы его вместе с кормилицей привезли.

Ошеломленное лицо Давыдовой стремительно подбиралось: плотнее смыкались губы, выше поднимался подбородок.

Не верит.

Она выцепила из кармана пенсне, насадила на нос и пару секунд изучала детскую толпу сквозь окуляры. А затем подобрала юбку — нелепым старомодным жестом, какой встретишь разве что в кино, — и пошла по ступеням вниз.

Деев потянулся было следом — защитить детей! укрыть от зоркого стеклянного взгляда! — но понял всю нелепость намерения и остался на ступенях.

Давыдова шла через молчаливую толпу, разглядывая прибывших. Протискиваться не приходилось — дети сами расступались перед ней. Большие руки Давыдовой гладили проплывающие мимо головы и плечи, кого-то трепали по щеке. Добрая женщина, невесело отмечал Деев, и детям будет с ней хорошо. Тем, кого примет.

Сделала круг — обошла двор.

— Вы меня обманываете, товарищ, — сказала очень спокойно. — Кого вы мне привезли? Детский дом — для детей из Поволжья. А это Кавказ, — она провела ладонью по затылку бровастого Чачи Цинандали. — Это Алтай, — улыбнулась Жабрею. — Эти с севера… А эти вообще местные! Что же я, по-вашему, детей не видела? Я всю жизнь с детьми!

— Это дети Поволжья, — сказал Деев сухими губами. — Ровно пять сотен, в соответствии со списками. Так что не сочиняй демагогию, принимай.

Лицо заведующей сделалось не строго даже — сурово. (Была в этот момент похожа на Белую, как старшая сестра.) Отвечать не стала, только вздернула гневно подбородок, а после наклонилась к стоявшему рядом Чаче:

— Как тебя зовут, мальчик?

Обращаясь к ребенку, говорила с выражением, а глядела спокойно и проницательно — словно и не она минуту назад по-коровьи хлопала на Деева ресницами.

Да только не помогут все эти штучки: еще в эшелоне Деев строго-настрого запретил детям открывать рты, пока не примут их в детский дом окончательно и не расселят по комнатам.

Вот и молчит сейчас Чача — лупит на Давыдову испуганно черные глазищи и молчит.

— А тебя? — оборачивается к Жабрею.

Как язык проглотил.

— А тебя? Тебя?..

Все клювы захлопнули — все хотят под крышу.

Отчаявшись победить это соборное молчание, Давыдова двинулась к телеге с малышней — знала, где искать слабину. И ведь найдет, с тоской понимал Деев. Мелюзга — народ ненадежный, за ласковое слово самих себя продадут.

— Ну а ты, кроха, будешь мне отвечать? — улыбнулась мальцу-двухлетке, что сидел на краю воза, свесив ноги и терпеливо жуя кулак — дожидаясь окончания проверки.

Это был калмыцкий мальчик, из приемышей. Монгольские глаза его были так узки, что казались двумя углем наведенными черточками, а лицо — плоское как блин. Деев не знал, умел ли мальчишка говорить до эшелона, — тот заговорил уже в “гирлянде”, по-русски.

Ответил на улыбку Давыдовой — немедля. Она протянула к нему ладони — потянулся в ответ. Взяла на руки — прильнул к ней в то же мгновение.

Как шло этой женщине держать на руках дитя! Нескладная и непригожая, вряд ли знавшая когда-нибудь мужскую любовь и счастье материнства, с ребенком у груди она внезапно становилась выше всего суетного и плотского. С ребенком у груди она сама была — материнство, мудрое и вечное.

— Как тебя зовут? — продолжала улыбаться.

И малец улыбался — робко и с надеждой, все еще глодая от смущения пальцы.

Сдаст, понял Деев.

— Как же? — подбодрила Давыдова.

Малец вынул руку изо рта и тихо ответил:

— Искандер.

Поблагодарив его ласковым кивком и не спуская с рук, Давыдова повернулась к другому — тоже сидящему на телеге, с пухлыми южными губами и глазами-сливами.

— А тебя?

— Искандер.

К третьему:

— Тебя?

— Искандер.

— Искандер.

— Искандер.

— Искандер…

Когда заведующая, ссадив маленького калмыка на телегу, вернулась к Дееву, лицо ее было бледно от возмущения.

— Как не стыдно! Еще и детей подговорили!

— Не стыдно, — честно сказал Деев. — Не подговорил.

— Пройдемте-ка на минуточку, товарищ, — желая продолжить без свидетелей, мотнула головой к ближайшей двери.

За дверью обнаружилась одна из спален: среди гладких глиняных стен, разделенных редкими окнами, лесом стояли трехэтажные нары. Нижние ярусы деревянные, а верхние тряпичные, наподобие гамаков, — на все не хватило дерева. Печки видно не было, а тепло в комнате — было. Пахло мылом и свежей стружкой.